За ухоженными фасадами новой Чечни скрывается немало грязи. Тех, кто решается вынести сор из избы, здесь не любят — с каждым годом их остается все меньше
Разобраться в происходящем очень непросто даже тем, кто искренне пытается понять логику разворачивающейся на наших глазах бойни. В попытке пролить свет на механизмы и силы, движущие современным Кавказом, корреспонденты «РР» проехали по трем наиболее «горячим» республикам — Ингушетии, Чечне и Дагестану.
— Все, что вы видите, — это фарс, видимость. Вы же журналисты, не верьте, я вас очень прошу!
— Что вы имеете в виду?
— То, как мы здесь живем, как об этом по телевизору рассказывают. Это как восковая еда: красивая такая, а попробуешь — отвратительно.
Продавщица, моложавая чеченка, с которой мы разговорились на грозненской улице, явно хотела донести до нас что-то для нее важное.
— Отсюда все нормальные люди уже давно сбежали. Те, кто остался, — или дебилы, или не могут уехать, как я. Справедливости здесь нет, страшно все время, нервничаешь, трясешься… Вот я вам пример приведу: реконструкция Грозного. Много домов новых, чистенько. А что многие из них пустуют, вы знаете? А кому принадлежат те, которые не пустуют? А сколько надо заплатить чиновникам, чтобы получить компенсацию за разрушенное жилье? Я вам скажу…
Казалось, желание высказаться окончательно победило страх. В ожидании разоблачений я включил диктофон. И в ту же минуту за спиной женщины выросла ничем не примечательная с виду фигура: стоптанные шлепанцы, спортивные штаны, короткая стрижка, свирепая физиономия. Гражданин расположился буквально в метре от нас и, присев на корточки, стал поигрывать телефоном. Наша собеседница напружинилась, ее лицо превратилось в маску.
— Правда ведь вам наш город нравится? — театрально зазвенел лишившийся интонаций голос. — Такие красивые фонтаны и здания! Я сама в нем очень люблю гулять: здесь даже в час ночи совершенно безопасно.
«Топтун» мрачно уперся в нас взглядом. Мы попрощались и побрели по немноголюдной утренней улице. Вокруг сияли отмытые до блеска витрины, били фонтаны. На каждом углу по три автоматчика в отутюженной камуфляжной форме. На свежеотстроенных домах портреты четырех президентов: двух чеченских и двух российских. «Подвиг длиною в жизнь» — гласила подпись под одним из них. И чуть ниже табличка: «Проспект Путина, № 13».
То, что безуспешно пыталась объяснить нам чеченка, примерно понятно. И в Чечне, и в Ингушетии, и в Дагестане нам много раз доводилось слышать эти нотки. Кавказский коктейль: гнев, отчаяние и страх примерно в равных пропорциях; ненависть — по вкусу.
Одной из основных причин недовольства является тотальная коррупция. Традиционная российская болезнь на Кавказе превращается в системное и потенциально смертельное заболевание, поразившее абсолютно все органы власти. В других регионах коррупция чаще всего подобна платной дороге: хочешь быстро и с ветерком — плати. Нет денег? Тогда будешь ехать долго и мучительно. В кавказских республиках все жестче: бесплатных вариантов зачастую не бывает. Любое положенное тебе по закону пособие — от 30 до 50% чиновнику. Любая бесплатная справка — от 50 до 200 рублей. Повышение в должности — откат начальнику. Устройство на работу — тем более.
— У нас без денег вообще ничего не добьешься. Я в данном случае даже не про бизнес говорю, это уж само собой. Я как-то из принципа пытался бесплатно получить загранпаспорт: так, чтобы по правилам, без взятки, — рассказывал нам владелец одного из автопарков Махачкалы. — Собрал все документы, принес, отдал. Паспортистка на меня с недоумением посмотрела: где, мол, положенная тысяча? Я не дал. Звоню через полтора месяца — паспорта нет, документы мои потеряли. Ладно, второй раз собрал, принес, не дал. И что? Опять потеряли. Я тогда разозлился, подключил свою протекцию, вышел на их начальника. Он мне говорит: «Что же ты сразу ко мне не пришел, уважаемый?» И сразу документы нашлись, все мне за пару дней оформили. Хорошо, что я раньше у одного большого человека персональщиком работал, — теперь на всякого, если надо, управу найду.
В дотационных кавказских республиках взяточничество и казнокрадство превратилось из дефекта властной вертикали в системообразующую функцию, становой хребет местной политики и экономики. Когда воровство и мздоимство становятся нормой, неудивительно, что люди перестают их стесняться. Причем вне зависимости от социального статуса и величины проходящих через них «серых» финансов. Так, например, один из чеченских чиновников, ответственных за возвращение на родину беженцев, с гордостью рассказывал нам, первым встречным журналистам, сколько у него мебельных фабрик в Краснодаре и сколько магазинов в Чечне. То, что владеть предприятиями госслужащим запрещено, его совершенно не смущало: записано-то все на жену и дочку.
В Москве, Питере или других крупных регионах нескромный образ жизни того или иного бюрократа не мозолит глаза обывателю: видно, что человек богатый, а кто он такой, как заработал — кто его знает, много их, таких. Но в небольших бедных республиках роскошествовать незаметно для населения практически нереально. Скажем, в Дагестане каждый второй водитель с нескрываемой злобой укажет вам на особняк начальника отдела хозяйственного обеспечения местного МВД. А в качестве бонуса не только сообщит, что сын этого начальника ездит на «Порше Кайенне», дочь — на «Додже», а сам он — на двухсотом «Лексусе», но и назовет номера этих автомобилей.
Вдобавок, в отличие от других регионов, на Кавказе чудовищная безработица: две трети населения не имеют здесь постоянной работы и вынуждены пробавляться случайными подработками. Соответственно, у многих нет не только нормальной зарплаты, но и каких бы то ни было жизненных перспектив. В таких условиях разрыв между представителями местных весьма нескромных элит и остальными гражданами становится вопиющим и создает фактически предреволюционную ситуацию. Ворчливое недовольство потихоньку сменяется классовой ненавистью.
Власть имущие не могут этого не понимать. Однако и измениться они не могут. Потому что если самому не брать, то как тогда «отстегивать» начальству? А без этого не только карьеру не сделаешь, но и потеряешь тот ресурс, который уже есть, — система не терпит инородных элементов. Кроме того, к чему меняться, если врут и воруют даже руководители республик, причем делают это не только в открытую, но и безнаказанно?
К примеру, в 2007 году на Шестом инвестиционном форуме в Сочи, как сообщали СМИ, Мурат Зязиков, бывший тогда президентом Ингушетии, заявил: «За последние три года мы сдали 3 миллиона 233 тысячи метров квадратных жилья. Для маленькой республики это — огромная цифра». Цифра действительно огромная, это больше, чем весь жилой фонд Ингушетии до Зязикова, практически еще одна республика. Это опровергает сам облик современной Ингушетии: из ново строек там заметны разве что роскошные виллы. Да и, по данным Росстата, построено было 2,3 млн м? жилья. Самим ингушам, впрочем, и эта цифра кажется не имеющей никакого отношения к реальности — ни многоэтажек, ни новоселов они вокруг себя не видят.
Президенту Путину тот же Зязиков докладывал, что ввел в строй «80 промышленных объектов», чем вызвал бурю эмоций у жителей Ингушетии. В республике всего четыре города и три десятка сел, спрятать объекты, на которых будут работать «тысячи людей», задача не из легких. Однако Зязикову и это удалось: разыскать пресловутые 80 объектов не смогли не только простые ингуши, но и въедливые журналисты. А когда проверять эту информацию из Москвы прилетел глава Счетной палаты Сергей Степашин, Зязиков его ничтоже сумняшеся отвел на два частных завода: вот, мол, построили же. И Степашин улетел довольный. Но уже в этом году, после смены руководства республики, вскрылись злоупотребления в размере 1,7 млрд рублей (это почти пятая часть годового бюджета региона). И та же Счетная палата бодро отрапортовала, что 1,3 млрд следует считать «фактически утраченными». Раньше считать, видимо, было не с руки.
Когда все видят, что коррупционеры не только живут лучше порядочных людей, но и не стесняются в эфире «Первого канала» докладывать о своих «успехах» президенту, массовое недовольство расширяет свою географию, перекидываясь с региональных лидеров на федеральный уровень. Верить в то, что царь хороший — бояре плохие, становится все труднее. «Не могут же они там, в Кремле, на самом деле не знать, что у нас здесь творится?» — этот, похоже, уже ставший риторическим вопрос журналист из Москвы вынужден выслушивать постоянно. Сегодня очень многие кавказцы прямо говорят, что чувствуют себя жителями убогой провинции, в которой огромная империя «моет» у них на глазах бюджетные деньги. Мало того, империя-колонизатор представляется им не только алчной, но и беспощадной. Виной тому неэффективная и чрезвычайно жестокая антитеррористическая политика российских силовиков.
Террор как ось режима правления
В шесть утра приехали в масках спецназовцы на «Уралах», вывели нас с братьями, женами и детьми на улицу, стали обыскивать, — рассказывает ингуш Али Цечоев, — меня затолкали в бронированный уазик, надели на голову черный целлофановый пакет и увезли. Куда возили, кто это был, я так до сих пор и не знаю.
Али — предприниматель из станицы Орджоникидзевская, он поставляет продукты в местный интернат и туберкулезный диспансер. Мы сидим с Али и двумя его братьями около его дома. Посреди двора огромный серебристый «мерседес», служащий помимо прочего игровым манежем для многочисленной детворы.
— Там мне связали руки, били, показывали фотографии боевиков. Требовали, чтобы я им рассказал, как связан
с подпольем, — потупившись, продолжает Али. — А я никак не связан. У меня что, дел других нет? Да и почему я должен быть связан? Потому что у меня борода? А у кого ее нет? И вообще, посмотрите на убитых боевиков: одни с бородой, другие нет. Разве так можно вычислить? Что, если я бороду ношу, надо меня убить — так, что ли? Смешно даже говорить… — Али умолкает. Судя по выражению лица, ему не очень-то смешно.
Растительность на лице выбрали в качестве одной из примет, по которой ищут террористов, поэтому оправдываться обладателям бороды приходится здесь регулярно. То, что бороды носят и президент Кадыров, и практически все охранники президента Евкурова, силовиков не смущает.
— Восемь часов надо мной издевались. Угрожали, что отдадут меня Кадырову, что будут пытать, отрезать от меня куски. Но врачи не дадут мне умереть, страдать буду много дней. А потом вдруг говорят: «Ну, что ты мучаешься? Домой хочешь?» — продолжает Али. — «Конечно, хочу». — «Тогда придумай кого-нибудь» — вот что они мне посоветовали, представляете? А потом будут бить тех, кого я «придумаю»…
Предприниматель Али Цечоев, похоже, попал у силовиков в списки «неблагонадежных». Теперь опасность грозит не только ему самому, но и его старшему брату Ахмеду
Выбору Али не позавидуешь. Согласился ли он «придумывать», я спрашивать не стал.
— У них, наверное, какой-то план есть, — вмешивается в разговор старший брат Ахмед, — вот они и давят всех подряд, похищают, мучают. Чтобы у них боевики никогда не переводились. Вон, у нас рядом парнишка жил — они его как на работу к себе таскали. Приходил от них весь синий. Только отлежится, они его — раз! И опять лечиться надо. Он от них в лес ушел. А что ему было делать?
Братья с ходу вспоминают еще несколько таких историй, например про заслуженного учителя республики, который 22 года преподавал детям английский язык, пока не «попал в разработку». Он немедленно уехал в Ирландию, однако был объявлен предводителем боевиков, и еще год все теракты в районе списывались на его «бандформирование».
— Понимаете, вот у меня нормальная жизнь, я и дальше хочу жить спокойно, как честный человек. Я же гражданин, — с какой-то тоской смотрит на меня Али. — Но я пережил очень страшные часы. Я ведь знал, что они не шутят: вернусь я домой, или буду найден убитым, или меня просто никто никогда не увидит — это они решают. И если такое еще хотя бы раз повторится, то я уеду за границу, как многие сейчас делают. Но ведь большинству-то ехать некуда…
Цечоевы провожают нас до ворот и, раз уж мы интересуемся такими темами, предлагают на выбор еще два места по соседству, куда нам стоило бы зайти. «У нас на двух соседних улицах только за один месяц случилось два похищения и один расстрел», — качают они головами.
Мы пошли к Мариам Махлоевой, у которой этим утром силовики в масках на бэтээрах без номеров провели очередной (их было более двух десятков!) обыск и расстреляли сына. После чего объявили об «уничтожении боевика» и «предотвращении теракта». Об этой истории «РР» подробно писал в № 32 («Контревкуровская операция»).
Вторая история, к сожалению, также довольно типична. Люди в масках увезли Батыра Албакова из дома в неизвестном направлении, после чего родственники, сбиваясь с ног, безуспешно искали его по всем РОВД, больницам и моргам. Через десять дней им был выдан труп Батыра, якобы убитого в лесу в ходе спецоперации. Родственникам объяснили, что похищение инсценировали сами боевики, чтобы дискредитировать правоохранительные органы. «Уничтожен террорист, при нем обнаружены автомат и боеприпасы, — споро отчитались информагентства. — В МВД республики отметили, что он являлся одним из лидеров боевиков, причастным к совершению диверсионно-террористических актов». Мало кто написал о том, что, по заключению медэкспертизы, на теле Албакова присутствуют следы пыток: многочисленные гематомы, три глубоких ножевых ранения, левая рука наполовину отрезана. Кроме того, по мнению врачей, «многочисленные ранения не могли быть получены 21 июля (день проведения спецоперации. — “РР”), а были нанесены ранее». Не слишком ли круто для дружеской инсценировки?
Еще одно типичное сообщение: «В Карабудахкентском районе Дагестана обнаружен ВАЗ-21099 c обгоревшими телами трех человек внутри, предположительно участников НВФ. По характеру повреждения машины специалисты полагают, что в ней перевозилось самодельное взрывное устройство, которое по неизвестным причинам взорвалось».
О том, как со зловещей регулярностью «террористы» сгорают в собственных машинах, недавно рассказали двое выживших при этом инциденте. Изначально задержанных неизвестными в масках было пять. Их били и предлагали кому-то одному взорвать мечеть, чтобы остальные остались живы. Когда все пятеро отказались, их вывезли в лес и, усыпив хлороформом, усадили в их же собственную машину. Автомобиль облили бензином, между сидений бросили взрывпакет и отъехали на безопасное расстояние. Однако один из задержанных только притворился, что спит. Ему удалось выкинуть взрывпакет из машины и, растолкав сидящего рядом, вместе с ним убежать. Остальные трое были найдены через два дня — в другом месте, но, как и предполагалось, сгоревшими.
— Похищения, пытки, убийства при задержании, внесудебные казни — на Кавказе все это, к сожалению, вещи повседневные, — говорит председатель ингушского «Мемориала» Тимур Акиев. — Перспектив возбуждения уголовного дела по этим фактам нет никаких, поскольку официальные органы предъявляют свои аргументы: или что это не они, или что человек оказал вооруженное сопротивление. Доказать обратное не удалось ни разу. Максимум, что можно сделать, — дойти до Страсбургского суда, но это слабое утешение, ведь виновники никогда не бывают наказаны. А задерживать боевиков «как положено» здесь никому, похоже, не надо: очень уж хлопотно, да и дело в суде может развалиться.
Бывший боевик Магомед (второй слева) готов защищать свою веру с оружием в руках. Но мирная жизнь ему все-таки милее
Кто занимается столь чудовищными вещами, достоверно не известно. В трех кавказских республиках можно встретить силовиков всех мастей. Помимо местных милиционеров в республиках действует огромное количество «приданных сил»: мобильные отряды МВД, временные отделы внутренних дел при местных ОВД, оперативно-разыскные бюро, многочисленные полки внутренних войск, пограничники, ФСБ. Именно прикомандированных в республики «федералов» здесь, как правило, обвиняют в зверствах. Во-первых, потому что, как правило, именно им предписано бороться с терроризмом и проводить спецоперации, а во-вторых — потому что чаще всего из-под масок звучит чистая русская речь.
— Ингушская милиция не только недееспособна, но и совершенно зашугана. Оснащенность ужасная, прав никаких, — уверен Акиев. — У всех федеральных ведомств есть так называемые спецталоны, благодаря которым они могут не только свободно перемещаться между республиками, но и отказываться от проверок своих автомобилей. Если у местных сотрудников возникают конфликты с «федералами», они неизменно заканчиваются увольнением здешних эмвэдэшников.
В Чечне и Дагестане местные силовики имеют больше полномочий, чем их ингушские коллеги, однако суть от этого не меняется. Правоохранительные органы все реже действуют по закону, все чаще руководствуются логикой «нет человека — нет проблемы» и принципом солидарной ответственности родственников боевиков: раз пришли за одним братом — значит, весьма вероятно, придут и за вторым, а, например, в Чечне нередко сжигают дома боевиков, из-за чего страдают их жены и дети.
В результате даже в традиционно лояльной центру Ингушетии, где не было никакой войны, где до сих пор совершенно непопулярны идеи сепаратизма, политика силовиков оказывается питательнейшей средой не только для исламского подполья, но и для конспирологических теорий. То, что получается «как всегда», здесь вполне очевидно. К сожалению, почти не осталось тех, кто верит, что «хотели, как лучше».
Многие жители кавказских республик убеждены, что зверства направлены именно на процветание силовиков, равно как и на введение «прибыльных» чрезвычайных мер, скажем режима контртеррористической операции (КТО). Некоторые даже считают, что целью «федералов» является новый масштабный пожар на Кавказе. Лишь относительно лояльное властям меньшинство с сомнением предполагает, что по-другому силовики работать просто не умеют.
В том, что правоохранительные органы действительно могут быть заинтересованы в существовании террористов и даже управлять ими, здесь, похоже, действительно уверена огромная часть населения. Их аргументы таковы. Во-первых, боевики — это раскрываемость: на убитого подпольщика можно списать все что угодно, начиная от угона машины, заканчивая рэкетом и убийством. Во-вторых, не будет терроризма — не будет и орденов, повышений, премий, «ускоренной» выслуги лет. Нельзя будет, как это сейчас случается, неделями поливать безлюдные горы из всех видов оружия, включая авиацию, а потом продавать неизрасходованные боеприпасы налево. Некому будет толкнуть «неучтенный» или «утраченный» автомат.
Не будет и федерального финансирования борьбы с террором. Конкретные цифры этих ассигнований держатся в секрете, однако, по словам министра финансов Чечни Эли Исаева, в связи с отменой на территории республики режима КТО «в бюджет республики не будут отчисляться налоги с доходов физических лиц, это порядка двух миллиардов рублей надбавок, которые выплачивались в соответствии с Постановлением правительства № 65 военным и милиционерам за участие в КТО». Учитывая, что НДФЛ составляет 13%, можно подсчитать: одной только Чечне на зарплаты военным и надбавки местной милиции федеральный бюджет ежегодно выделял более 15 млрд рублей. И это без учета расходов на технику, обмундирование, горючее и т. п.
Самое поразительное, что в подобную версию, похоже, верят и многие сотрудники местной милиции. Как-то раз в ожидании аудиенции в ингушском управлении ФСБ мы с фотографом зашли в кафе. Через пару минут туда же вбежали два бойца с автоматами в сопровождении лейтенанта ДПС.
— Предъявите документы! Что в сумках?
Мы предъявили, атмосфера разрядилась. Выяснилось, что служителей закона вызвали напуганные нашими рюкзаками бдительные граждане. Поскольку был уже час дня и нас с утра обыскивали уже в третий раз, я не удержался и спросил, почему же боевиков-то при таком усердии поймать не удается.
— Ну, боевики пешком не ходят…
— Так ведь и машины же очень тщательно проверяют, правда? — обратился я к дэпээснику.
— Еще как проверяем! Все время проверяем. Но у боевиков алиби есть…
Ответ был очевидным намеком на федеральные спец талоны, но стоило уточнить.
— Что вы имеете в виду? — изобразил я иностранца.
— А вот там вам и расскажут, — и лейтенант с ожесточением кивнул на огромное здание ФСБ.
Сомнений не осталось.
Еще один ингушский милиционер посчитал необходимым предупредить меня, чтобы я не верил тому, что говорят про спецоперации его начальство и телевидение: «Они ни слова правды не говорят, слушайте родственников — те все как есть рассказывают, уж я-то знаю».
Спецоперация в Махачкале на улице Лаптиева. Справа — расстрелянный боевиками «Урал», слева — БТР с неработающей пушкой
А один из дагестанских следователей рассказывал, как однажды был арестован человек, закапывавший фугасы на обочине автомагистрали. При нем оказалось удостоверение сотрудника ФСБ, подлинность которого была подтверждена соответствующим телефонным звонком. Необычного террориста пришлось отпустить, несмотря на то что при задержании погиб милиционер. Списали на несчастный случай: «Конечно, у ФСБ есть свои люди в лесу, и немало. Это — их методы. Агентурная работа так и должна вестись, вот только какие этим людям ставятся задачи? Похоже, самые разные…»
Сами силовики, как ни странно, развеивать нелицеприятные мифы вовсе не спешат. Официально пообщаться с корреспондентами «РР» под разными предлогами отказались в трех МВД, двух УФСБ и одной военной части. Более того, везде, кроме Ингушетии, нас весьма активно «поддавливали», старательно давали понять, что вовсе не рады нашему появлению. В Дагестане нас задерживали на положенные три часа и, как водится, не представившись, объясняли, что если мы будем продолжать в том же духе, с нами может «случиться что-то очень нехорошее, например похищение или даже убийство», — вроде как имелись в виду боевики. А в Чечне нам, судя по всему, выделили не только парочку «топтунов», но и тонированную «десятку» сопровождения, которая, не скрываясь, ехала рядом с нами и даже развлекалась, перегораживая нам дорогу на «зебре».
Правила игры
И все же, несмотря на достаточно весомые аргументы сторонников «теории заговора» и упорное нежелание властей их опровергать, наиболее вероятным объяснением захлестнувшего Кавказ насилия является атмосфера безвластия и абсолютная неразбериха. Не ловит рыбку в мутных водах местной политики, кажется, только ленивый или трусливый. Убить здесь можно любого — конкурента по бизнесу, ведущего твое дело следователя, политического оппонента: свалят-то все равно на боевиков. Похищать, вымогать деньги, заниматься рэкетом или крышевать рынок тоже можно.
Поле для заработков просто гигантское, и этим, несомненно, пользуются как боевики, так и милиция, как кланы, так и мафия, как политики, так и предприниматели. Все, что нужно, — камуфляж, маска и пара автоматчиков: набор в наше время более чем доступный. Торгуют ведь не только административным ресурсом, но и матчастью. Например, недалеко от ингушского села Троицкое, где дислоцируется полк российской армии, вдоль дороги стоят помятые личности с воронками и канистрами. На канистрах цифры 80 и 92. Бензин. Напротив этого места — хорошенькая заправка, но канистры явно пользуются большей популярностью.
— Во-первых, на рубль дешевле, — объяснил свой выбор один из водителей, — а во-вторых, на заправке поганый бензин с грозненского НПЗ. После него машина троит и чихает. А в канистрах бензин, который военные сливают. Им на борьбу с терроризмом хорошее горючее аж из Ростова цистернами возят. Ну, а они с населением делятся.
В той же Ингушетии нельзя купить спиртное. Нигде. Никакого. Почти всех, кто наливал или продавал, убили. Остальных в достаточной степени напугали. Кто это сделал — вопрос полемический. Одни говорят, что борющиеся за чистоту нравов боевики. Другие — что предприимчивые осетины, к которым теперь за выпивкой вынужденно ездит вся пьющая Ингушетия, включая тысячи федеральных «правоохранителей».
Ну и, конечно, абсолютный беспредел выгоден нечистоплотным дельцам от политики. Мало кто верит в то, что убийство главы МВД Дагестана Адильгерея Магомедтагирова — дело рук боевиков. Слишком уж он хотел стать следующим президентом Дагестана. Слишком уж многие этого не хотели. Покушение на Юнус-Бека Евкурова организовали боевики? Возможно. Но точно ли их об этом не просили?
Древняя мечеть в горном селе Гимры помнит двух сражавшихся с Россией имамов. Не забывают о них и местные жители
В том, что бардак на Кавказе полнейший, можно убедиться даже в ситуации, требующей, казалось бы, максимальной собранности. Узнав о проведении в центре Махачкалы спец операции, мы с фотографом выбежали из гостиницы и, поймав такси, помчались в ночь. Квартал, как и обещали по телевизору, был оцеплен. Машины не пускали. Мы собрались было вылезти из машины и идти пешком. Однако водитель только ухмыльнулся. Три поворота руля — и вот мы вместе с еще парой десятков машин дворами проезжаем за спину оцеплению. В ста метрах от «горячей точки» второй кордон. За него не пускают даже пешеходов — стреляют все-таки. Три минуты переговоров заканчиваются фразой: «Проходите, только я вас не видел». Предлагаю сговорчивому милиционеру для очистки совести хотя бы проверить наши документы и содержимое рюкзаков. Неинтересно.
И вот мы уже в куче-мале из спецназовцев, оперативников, пожарных, медиков и немногочисленного милицейского начальства. Растекаясь маслом, стоит продырявленный в нескольких местах армейский «Урал». Заревом разливается по небу горящий дом, в котором засели боевики. «Мы их просто “Шмелями” закидали — чего тут долго думать», — меланхолично комментирует один из бойцов. Человек в штатском требует от рации срочно прислать другой БТР: у того, что подъехал, не работает пушка. Дом наконец тушат. Раздаются три одиночных выстрела. Контрольные — по одному на боевика. А то ведь они, как говорят, живыми не сдаются…
Духовное управление
Впрочем, то, что на Кавказе царит хаос, а правоохранительные органы нарушают закон чуть ли не чаще прочих граждан, не отменяет того факта, что боеви ки-ваххабиты — или, точнее, салафиты — действительно существуют. Впрочем, надо понимать, что, вопреки расхожему мнению, если все боевики — салафиты, это еще не значит, что все салафиты — боевики. Это всего лишь приверженцы одного из направлений ислама, так называемого чистого ислама, противопоставляющего себя исламу «традиционному». Они отрицают возможность посредничества между Аллахом и человеком и не признают толкования Корана. Они — мусульманские протестанты, своего рода аллергическая реакция общества на незащищенность, трудную социальную ситуацию, беспредел и даже на очевидный союз официальной церкви и власти. Это не значит, что с аллергией не надо бороться, но надо понимать, что она — лишь симптом болезни.
Основными аллергенами для салафитов являются Муфтият Ингушетии и Духовное управление мусульман Дагестана (ДУМД). Эти структуры чем-то похожи на РПЦ — тоже правопреемники церкви советских времен. Их также нередко обвиняют в стремлении заработать на верующих, соглашательстве со светскими властями, отсутствии терпимости к единоверцам и сомнительной гражданской позиции. Про ДУМД даже говорят, что именно оно составляет милиционерам списки «неблагонадежных». Считается, что именно ДУМД пролоббировало принятие закона «О запрете ваххабизма и иной экстремистской деятельности на территории Республики Дагестан», который многие считают дискриминационным.
— После развала СССР одна идеология рухнула, а другой нам не дали. Вот и потянулись сюда миссионеры из разных стран: их слова падали на благодатную почву жизненной неустроенности и мировоззренческого вакуума. Впоследствии большинство из них оказались ваххабитами, то есть, будем говорить прямо, сектантами, — объяснял нам пресс-секретарь ДУМД Магомедрасул Омаров. — Но тогда мы не могли с ними конкурировать, нам катастрофически не хватало ораторов, ведь систему религиозного образования надо было отстраивать практически с нуля.
Однако ДУМД постепенно окрепло и стало бороться с конкурентами за то самое «посредничество», которое салафиты отрицают. В 2004 году, опираясь на закон «О запрете ваххабизма», Духовное управление пошло на беспрецедентный шаг — запрет всех дословных переводов Корана. Вместо них верующим было предписано читать толкования — идейно выдержанный «пересказ» священной книги, то есть именно то, что салафиты не приветствуют.
— Неподготовленным человеком дословный перевод может быть воспринят неправильно, — уверенно говорит Омаров. — Например, «Убивайте неверных, где бы вы их ни встретили» — чтобы не воспринять это как руководство к действию, необходимо обладать специальными исламскими знаниями, разбираться в том, как был ниспослан Коран. Мы предлагаем мусульманам читать толкования, а Коран заучивать наизусть на арабском.
В ответ на мои слова о том, что, мол, говорят, ДУМД сотрудничает с милицией против салафитов, Омаров неожиданно разразился прямо-таки правозащитной тирадой:
— Ничего подобного! Наша милиция — совершенно прогнившая, это всем видно, в Дагестане глупцов нет. Вот сидит следователь и высасывает преступления из пальца. У него, видишь ли, план! Скажите, скольких ваххабитов допрашивали в присутствии адвоката? Скольких задержанных выпустили, не избив? Конечно, появляется масса мстителей. Так грязные действия наших силовиков отражаются «в лесу». Тут ведь идет гражданская война, здесь настоящий 37−й год — те же пытки, ломки!
— Может, вам от имени организации сделать официальное заявление такого рода? Глядишь, и перестанут вас обвинять в коллаборационизме.
— А что это изменит? Кто нас послушает? А в пустоту никому говорить не хочется, — пробормотал Омаров и, спохватившись, добавил: — Впрочем, учтите, что я не от имени ДУМД сейчас про милицию говорил. Это я как частное лицо, скорее.
Двоевластие и двоемыслие
Для полноты картины очень хотелось найти боевика. Действующего — не удалось, зато обнаружился один недавно амнистированный. Нашелся он в горном селе Гимри, на родине двух легендарных имамов: Шамиля и Гази-Магомеда. Гимри знаменито не только своей историей, но и тем, что пару лет назад здесь попытались заменить российские законы на законы шариата. Вскоре после этого жители были «наказаны» — в селе был введен режим КТО. Группировка войск окружила аул и поделила его на сектора. Входить и выходить местным жителям разрешалось только по спецпропускам, которые выдавались далеко не всем и не всегда. Кто-то оказался и вовсе «невыездным», многие потеряли работу. Жители с ужасом вспоминают те дни. Судя по рассказам, возвращение граждан в российское правовое поле производилось посредством непрерывной стрельбы в воздух и ежедневных обысков. Два раза в день — утром и вечером. В довершение всего солдаты поломали двери, калитки, заборы и практически все абрикосовые деревья, на которых основывалось благосостояние части гимринцев. Шариат долго не продержался, а вот КТО затянулась практически на год.
Магомеда мы ждали весь вечер. Наконец в полпервого ночи в комнату ворвался крепко сбитый бородатый мужчина с широкой улыбкой на губах.
— Кто тут искал бандформирования? Вот они! — захохотал он.
Как выяснилось, Магомед успел отметиться еще во время второй чеченской кампании.
— Я уже тогда кое-что за религию понимал, вот и поехал, — доверительно сообщил он нам. — Ничего у меня там по малолетству толком не получилось, а на обратном пути меня арестовали. Так что пытки-мытки я все эти знаю, проходил.
Магомед отсидел год за участие в незаконных вооруженных формированиях и вернулся в Гимри. Впрочем, ненадолго.
— Я у них после отсидки уже на учете был. И вот через несколько лет после моего возвращения они тут провели спец операцию в доме, где я жил. Меня дома не было, а соседа убили. Потом мне люди сказали, что на самом деле за мной приходили. Что мне было делать? Ведь вернутся же… Я собрался и ушел вон туда, на гору, потом в ущелье.
Магомед махнул рукой куда-то в сторону неразличимого во тьме хребта и задумался.
— В каждом селе сейчас есть несколько человек, которые готовы помочь едой или оружием. Хоть это опасно, а все равно помогают, — Магомед посмотрел на меня, как будто мы играли в шахматы. — Понимаешь, молодежь сейчас хочет жить по законам, ниспосланным Аллахом, по законам шариата. То есть за воровство руку отрезать. Если прелюбодействуешь, неженатому сто палок, женатого камнями забрасывать. А у нас сейчас что по кодексу? За воровство — полгода, прелюбодейство — вообще без проблем, — словно «Шах!» произнес Магомед. — К тому же российские законы все равно не работают, а там, где шариат, люди боятся и плохого не делают. Но Россия сейчас у нас властвует, понятно, что она не хочет уступать.
— То есть жить в России никак не получится?
— А как? Нужно же жить по законам Аллаха? Конечно. Значит, нужно отдельное государство: имарат там или эмират, мне все равно.
Мат.
Милиционеры убеждены, что их дела нужны государству и приносят обществу пользу — борются с экстремистами и киллерами. Ваххабиты убеждены, что их дела угодны богу и избавляют общество от палачей в лице милиционеров. Вообще в действиях этих заклятых врагов местами прослеживается некоторая парадоксальная симметрия. Ваххабиты, как здесь считается, поддерживаются за счет денег мировой закулисы. Однако это не доказано. Зато точно известно, что они вполне успешно занимаются рэкетом, обирая бизнесменов, понимающих, что милиция не может защитить даже саму себя. Милиционеры по идее существуют на деньги государства, но на самом деле основные источники их доходов — тот же рэкет и вымогательство. И те и другие «не берут пленных». И те и другие в своих интересах прибегают к запугиванию, шантажу и использованию коррупционных схем. Даже прятаться вынуждены не только «лесные братья», но и милиционеры, перекрашивающие автобусы в «гражданские» цвета и предпочитающие ходить на работу в штатском.
Финансирование ваххабитов наверняка зависит от их успехов в войне с милицией, как это было, например, в Чечне. Финансирование силовиков требует наличия боевиков. В результате руководители как ваххабитов, так и милиции, наживающиеся на кровопролитии, предпочитают разжигать конфликт, накачивая «бойцов» пропагандой. «Мы воюем со зверями», — смолоду вдалбливают они в головы своих подчиненных.
Цитирую заместителю командира 2−го полка махачкалинского ППС Юнусу Абдулхаликову фильм «Путь якудзы», где хороший коп говорит в финале: «Правосудие лучше, чем закон». Спрашиваю, согласен ли он.
— Конечно, — уверенно откликается служитель закона, но, помешкав, похоже, все же решает, что милиционеру так говорить не пристало, и нерешительно добавляет: — Хотя однозначно сказать нельзя.
Однако, судя по всему, в том, что «правосудие лучше, чем закон», здесь убеждены практически все. Боевики, убивающие пытавших их милиционеров. Милиционеры, пытающие убивавших их боевиков. Мирные жители, считающие, что «ваххабиты — звери, а собаке — собачья смерть», либо что «менты совсем оборзели, так им и надо — будут в следующий раз думать», или и то и другое одновременно.
Поразительная «зеркальность» местами обнаруживается в самых неожиданных мыслях и суждениях. Во время трехчасового пребывания в УВД поселка Шамиль-Кала мы разговорились с одним из милиционеров. Сердито глядя на горы, он поведал, что боевики — плод жидомасонского заговора. На вопрос, зачем евреям за свои деньги организовывать исламский имарат на территории преимущественно православной России, ответ был явно готов заранее: «Чтобы мы тут друг друга поубивали, а они придут и займут наше место, сделают тут второй Израиль». Через полтора часа мы сидели среди салафитов села Гимри. Наиболее красноречивый из них — высокий старик по имени Амир — согласился как бы по секрету открыть нам тайну: заказчика нынешней резни. «Масоны», — заговорщицки сказал он. «Жидо?» — только и спросил я. «Конечно. Они хотят создать здесь свое государство». Два антипода, каждый из которых с удовольствием сделал бы дырку в голове оппонента, оказывается, не так уж далеки друг от друга. Я вспомнил фразу президента Евкурова, от которой, помнится, прыснул от смеха: «В дестабилизации обстановки на Северном Кавказе заинтересованы США, Великобритания и Израиль, общая цель которых — помешать возрождению России». Смеяться больше не хотелось.
Впрочем, с обеих сторон есть так называемые умеренные, призывающие к переговорам. И правозащитница из организации «Матери Дагестана» Гюльнара Рустамова, чью семью не обошли стороной «зачистки», и убежденный силовик Абдулхаликов, потерявший множество товарищей, — оба в разговоре с нами вспомнили проводившиеся в 90−х теледебаты лидеров ваххабитов и сторонников традиционного ислама. И оба с недоумением спрашивали: почему бы не попробовать? Какой-никакой, а все-таки шаг в новом направлении. Невозможно ведь не замечать очевидного: спираль насилия раскручивается, напряженность в Дагестане с каждым годом нарастает, людей гибнет все больше. Даже бывший боевик Магомед — и тот сказал, что не настаивает на насильственном введении законов шариата, дали бы спокойно жить и пропагандировать свои идеи. Магомед не колебался ни секунды: «Если бы я был против мира, я бы из леса не вышел».
