Сказка о декабристах благополучно перекочевала из советских в украинские учебники. Нынешним детям, как и нам, опять рассказывают о «реакционном» Николае I, о «благородных» полковнике Пестеле и поэте Рылееве, о том, как, свобода, по выражению Пушкина, могла нас встретить «радостно у входа», но не встретила из-за бдительности царя-батюшки и его верных опричников, пушками разметавших на Сенатской площади петербургский «майдан» 1825 года.
А по мне, и хорошо, что не встретила! Вот бы свиданьице было! Ужасы чекистских застенков показались бы санаторием в сравнении с революционными прожектами того же Пестеля, воплотись они в жизнь. ГУЛАГ бы на сто лет раньше построили и колхозы завели, заменив крепостное рабство государственным. Везде вместо Ленина монументы того же Пестеля торчали бы. Как говорится, хрен редьки не слаще. Лысоватый упитанный Пестель отличался от Ильича только отсутствием бородки и наличием военного мундира. Так что стоял бы он на цоколе, призывно держа вместо кепки треуголку. Вот и вся разница.
Помню свои детские впечатления от школьных уроков о декабристах. В учебнике было написано: плохо, что подавил Николай I восстание. А я сижу и думаю: славно, что подавил! Ай, да молодец! Обеспечил почти целый век развития русской культуры — Пушкину с Гоголем дал шанс для творческого расцвета. Тургеневу с его «Му-му». А Толстой, бедняжка, так и не родился бы, если бы Его Величество государь-император не соизволили 14 декабря попотчевать бунтовщиков картечью-с. Лев Николаевич ведь только в 1828 году на свет появился. А победи революция тремя годами ранее — сожгли бы мужички родовую Ясную Поляну вместе с тем деревом, из которого маленькому графу сделают колыбельку. Из маменьки кишки бы выпустили. Папеньке бы голову о беседку размозжили. Или о садовую скамейку. А, может, и то оторвали бы, чем Львов Толстых делают. Народ у нас затейник! Баловник! Как говорил тот же Пушкин: «Не приведи Бог видеть русский бунт — бессмысленный и беспощадный».
У Александра Сергеевича много ярких примеров в «Истории Пугачева», как проявлялось революционное народное творчество: «С Елагина, человека тучного, содрали кожу; злодеи вынули из него сало и мазали им свои раны. Жену его изрубили». (Это о судьбе коменданта Татищевской крепости — одного из прототипов капитана Миронова в «Капитанской дочке».) И вот еще «политкорректный» примерчик из того же пушкинского труда, живописующий взятие Пугачевым Казани: «Город стал добычею мятежников. Они бросились грабить дома и купеческие лавки; вбегали в церкви и монастыри, обдирали иконостасы; резали всех, которые попадались им в немецком платье».
Думаете, в случае победы декабристов в 1825 году было бы лучше? Сомневаюсь. Началось бы в Петербурге и полыхало до самой Аляски, еще не проданной тогда Америке. Так что сожгли бы, как пить дать, и Михайловское Пушкина, и лермонтовские Тарханы, и Ясную Поляну толстовскую вместе с хозяевами. Не было бы никакой «Войны и мира» — совести и славы русской литературы. Да и Тараса Григорьевича нашего непутевого из крепостной зависимости царь не выкупил бы, в Академию художеств не определил бы — так и осталась бы Украина без Кобзаря! Только маляр какой-то никому не ведомый мазал бы что-то на заборе в деревенской глуши Звенигородского уезда. Вот горе было бы! Куда президенты ездили бы цветы раз в год возлагать? У какого памятника Юлия Владимировна с оппозицией слезы бы мартовские проливала?
Зато стихи Рылеева составили бы половину школьной программы. А еще детишек конституцией Муравьева-Апостола мучили бы. И «Русской правдой» того же Пестеля. Впрочем, не только «Правдой». В перестроечные годы впервые в полном объеме опубликовали потаенные сочинения этого «замученного» властью декабриста. Оказалось, что полковник-декабрист большую часть своей короткой 33-летней жизни потратил не на женщин и не на царскую службу, а на детальное обдумывание идеи тоталитарного государства, буквально заполненного агентами полиции и революционными жандармами — Пестелю еще не пришли в голову такие красивые слова, как, «ГПУ», «НКВД» и «чекисты», и он, бедный, вынужден был для описания полиции победившего декабризма прибегнуть к старомодному термину «жандармы», без которых, как вы понимаете, никакой революции не обойтись.
Вот как он это представлял в своих сумасшедших грезах глубоко засекретившегося под русским офицерским мундиром маньяка, одержимого идеей вездесущей власти: «Для составления Внутренней Стражи, думаю я, что 50 000 жандармов будут для всего Государства достаточны. Каждая область имела бы оных 5000, а каждая Губерния 1000 из коих 500 конных и 500 пеших. Сии 500 жандармов разделялись бы на команды, соображаяся с местными обстоятельствами. В столичной Губернии должны бы находиться 2000 жандармов: 1000 конных и 1000 пеших. Содержание жандармов и жалование их офицеров должны быть втрое против полевых войск, ибо сия служба столь же опасна, гораздо труднее, а между тем, вовсе неблагодарна. Жандармы должны быть самое легкое войско, ибо все их движения должны быть скоры и быстры и последовать без всяких затруднений. Действие внутренней стражи, кроме исполнения требований других начальств, состоит еще в имании преступников, содержании караулов при тюрьмах, острогах, провожании колодников и тому подобное».
Знал проницательный полковник Пестель, что в стране победившего декабризма будет много преступников, колодников и «тому подобного». А потому считал необходимым всемерную заботу о новом, «правильном» — то есть подконтрольном лично ему карательном аппарате. И название для своего НКВД придумал замечательное. Я бы даже сказал, душевное — «Государственный Приказ Благочиния». Чувствуете, как красиво, истинно по-русски звучит? «Приказами» в допетровские времена называли министерства. А Пестель любил все славянское, хоть и был по происхождению из немцев. И дух тайной службы тонко понимал. Шпиков он называл в своем проекте «тайными вестниками», а о бойцах невидимого фронта писал так: «Если бы Народ вникнул в необходимость Полиции, то все благомыслящие благословляли бы тогда ее учреждение и действие и одни злонамеренные Люди могли бы против нее восставать».
Что интересно: штат революционной полиции, предусмотренный Павлом Ивановичем, в десять раз превышал тот, который будет у царского Корпуса жандармов в 1836 году! Тогда на службе у российского императора будет находиться всего 5164 жандарма. Этой скромной «орды» царских опричников вполне хватало, дабы душить всю крамолу в Российской империи. А революционной России Пестеля было нужно сразу 50 тысяч «душителей»! Представляете, какую прогрессивную страну собиралось строить это чудовище? Да и хватило ли бы этих 50 тысяч? Уверен, на практике пришлось бы и увеличить… Казаки на Дону, несомненно, восстали бы. В нечерноземье пошаливали бы «дворяне-белобандиты», не доросшие до идей декабризма. На окраинах отложились бы киргизы, татары, еще ярче запылал бы пожар на Кавказе. А о Польше нечего и говорить! В 1825 году она входила в состав империи на правах автономного Царства Польского со своей отлично вымуштрованной армией, состоявшей из ветеранов наполеоновских войн. В 1830 году эта армия и так восстала (не в альтернативной, а в реальной истории!), и усмирять ее пришлось с помощью самой настоящей войны, для которой были привлечены лучшие русские части во главе с самым талантливым полководцем эпохи — фельдмаршалом Паскевичем. При штурме Варшавы погибло 10 тысяч русских солдат. Представляете, какое «восстание» закатили бы поляки, если бы декабристский переворот в Петербурге закончился удачей? Да, граница Польши и сегодня бы проходила по Днепру!
Нет, полковник Пестель, пятьюдесятью тысячами жандармов ваша затея не обошлась бы. Пришлось бы цифру увеличивать как минимум раз в пять. И целые карательные армии придумывать. Опыт последующих переворотов в столице империи показал, что именно так и будет. Революция 1917 года началась под прекраснейшими лозунгами: «Землю — крестьянам! Фабрики — рабочим!», а закончилась гражданской войной и жесточайшей красной диктатурой. Демократический переворот 1991 года в Москве с призывом Ельцина: «Берите суверенитета, сколько можете унести!» привел в результате к войне в Чечне, где суверенитета взяли чуть больше, чем Борису Николаевичу к тому времени хотелось отдать. Насильственная смена элит в столице империи — это всегда гражданская война и отпадение окраин, которые нужно завоевывать по новой. Ведь глядя, как лихо режут в столице во имя прогресса, любой «думающий» человек в провинции приходит к выводу: а мы чем хуже?
В 1825 году кровавый прогресс был подавлен, благодаря личному мужеству молодого Николая I. Двадцатидевятилетнего императора никто не готовил к царствованию. Он был третьим сыном в семье. Наследником официально считался его брат Константин, который отречется от престола. До осеннего кризиса власти, вызванного неожиданной смертью Александра I, Николай всего лишь командовал одной из гвардейских бригад.
Уже тогда будущий император, по его словам, понял, что гвардейские офицеры, из которых вышло большинство декабристов, делились на три категории: добрых, «но запущенных малых», «говорунов дерзких, ленивых и совершенно вредных» и настоящих профессионалов службы.
В этом была причина, почему 14 декабря Николай I оказался в полном смысле на коне, переиграв распущенных неорганизованных декабристов — «говорунов дерзких и ленивых». Свою победу он готовил годами. В гвардии его хорошо знали. Поэтому большинство ее полков оказались на стороне законного наследника.
Но еще утром никто не мог предсказать исход бунта. Уходя на площадь, где уже выстроилось каре восставших, Николай проронил брату Михаилу — самому младшему в семье: «Я или император, или мертв». Почти то же самое услышал от него Бенкендорф: «Сегодня вечером, может быть, нас обоих не будет на свете, но, по крайней мере, мы умрем, исполнив свой долг».
Окажись бунтовщики чуть расторопнее, они могли бы захватить власть в Петербурге. В одно из мгновений того морозного утра толпа лейб-гренадеров, распропагандированных декабристом Пановым, чуть было не ворвалась в Зимний. Не подоспей вовремя любимый Николаем гвардейский саперный батальон, признавался в мемуарах император, «дворец и все наше семейство были б в руках мятежников».
Чем это грозило, можно было не сомневаться. Николай I — сын и внук двух императоров, погибших во время гвардейских переворотов. Политическая программа декабристов однозначно предусматривала истребление царской семьи. Советские фильмы, вроде «Звезды пленительного счастья», изображали восставших благородными идеалистами, оставляя за кадром, что князь Щепин-Ростовский рубил всех своих сослуживцев, которые мешали в то утро взбунтовать Московский полк, а командиру полка барону Фредериксу «благородно» нанес удар саблей в спину. 14 декабря бунтовщики убили генерал-губернатора Петербурга Милорадовича — по сути, парламентера, подъехавшего к каре восставших с уговорами разойтись. Полусумасшедший поэт Кюхельбекер стрелял в брата императора Михаила — будь он чуть более нормален и не потеряй очки, то и подстрелил бы. Это была борьба не на жизнь, а на смерть. «В это время, — писал в мемуарах Николай I, — сделали по мне залп; пули просвистали мне через голову… Надо было решиться положить сему скорый конец, иначе бунт мог сообщиться черни»...
«Ваше Величество! — воскликнул по-французски генерал Васильчиков. — Нельзя терять ни минуты! Ничего не поделаешь: нужна картечь!». «Вы хотите, чтобы я пролил кровь моих подданных в первый день моего царствования?» — спросил Николай и услышал в ответ: «Чтобы спасти вашу империю»…
«Эти слова, — продолжает в воспоминаниях император, — снова привели меня в себя; опомнившись, я видел, что или должно мне взять на себя пролить кровь некоторых и спасти почти наверняка все; или, пощадив себя, жертвовать решительно государством».
Только после этого по каре декабристов ударили пушки. Николай не был зверем, как пытались изображать его политические противники. Он был всего лишь укротителем зверя революции. Причем гуманным укротителем. Следствие по делу заговорщиков 14 декабря даже отдаленно не напоминало будущую практику ЧК. Никого не били и не пытали. Инструкция, данная императором, гласила: «Не искать виновных, но всякому дать возможность оправдаться».
В Петербурге рядом с Исаакиевским собором есть памятник Николаю I. Идите по Невскому по направлению к Неве. Почти в самом конце его, не доходя до Зимнего дворца, сверните налево по набережной Мойки. Минут через десять неспешной ходьбы он откроется. Вздыбленный конь, только двумя задними ногами попирающий ажурный барочный постамент. Бронзовый император в кирасе и каске с двуглавым орлом, державно распростершим крылья. Он стоит совсем рядом с тем местом, где разгромил декабристов. Нужно только, повернувшись спиной к Николаю, обойти Исаакиевский собор, чтобы оказаться на Сенатской площади. Более красивого конного памятника я не видел. Даже Марк Аврелий в Риме, на мой взгляд, проигрывает ему. Модель оказалась достойна скульптора. Бронзовый всадник держится на вздыбленном жеребце так же уверенно, как его прототип в день 14 декабря.
Будете в Питере — обязательно сходите на это место. Скажите спасибо решительному императору за столетие спокойствия, которое он подарил не только России, но и Европе, неблагодарно считавшей его своим жандармом. Николай I вместе с верным фельдмаршалом украинцем Паскевичем много недоброго сумели подавить. И польский бунт 1830-го. И венгерский — 1848-го. Благодаря им до сих пор звучат и «Марш Радецкого», и венские вальсы Штрауса, и оперетты Кальмана, которые никогда не были бы написаны, не прояви русский император твердость, спасая союзную Австрию от революционной заразы. Везде звучали бы только «Варшавянки» и «Интернационалы». Скучно было бы! О, сколько все-таки сделали «реакционеры» и «мракобесы» для высокого мирового искусства! Не будь их, эпоха рэпа явилась бы столетием раньше…
