В мире стало еще холоднее. Президент США Джордж Буш говорит об угрозе "третьей мировой войны". Президент России Владимир Путин сообщает о "грандиозных планах", касающихся абсолютно нового арсенала ядерного оружия. Китай рвет и мечет по поводу чествований Далай-ламы в Вашингтоне и Берлине. Турция готовит вторжение в Ирак, в бундестаге ведутся дебаты вокруг присутствия немецких военных в таких развалившихся государствах, как Афганистан, расшатанные структуры которого могут стать операционной базой для деятельности мирового терроризма.

Однако угрозы "третьей мировой войны" все же не существует. По большей части все это – шумиха. За год до президентских выборов Джордж Буш превратился в "хромую утку" с большим незакрывающимся клювом. Россия может вести себя как супердержава – но при этом новому царю не хватает человеческих и финансовых ресурсов. Китай и в экономическом, и в военном плане еще далеко не супердержава – и пока неизвестно, будет ли рост его экономики продолжаться до бесконечности, как в случае растущей стремительными темпами ядерной державы Индии. Мировое сообщество уже обладает отработанным инструментарием по отгораживанию локальных конфликтов.

И тем не менее: от преимуществ мира, наступившего после холодной войны, эдакой амброзии, состоящей из всеобщего доверия и сокращения затрат на военные нужды, уже ничего не осталось. Крупные военные блоки с недоверием посматривают друг на друга, актуальными становятся программы по наращиванию вооружений. Фрэнсис Фукуяма прогнозировал наступление "конца истории" после окончания холодной войны, поскольку конкуренция исторических систем, казалась, была преодолена. Сегодня мир снова оказывается в сфере, которую можно назвать историей – но при этом сегодня возрастает риск и сложность.

Парадоксом холодной войны была удивительная стабильность мира. Это было связанно с тем, что все участники отдавали себе отчет в том, что военный конфликт будет означать конец жизни человека на земле. Цена этого мира была высока, но она казалась соразмерной: окоченение общества в Восточном блоке, подавление свободы в Будапеште, Восточном Берлине и Праге, а также локальные войны на стыке империй.

Сегодня из супердержав остались одни США, с одной стороны – сильные, а с другой – слишком слабые, чтобы играть роль мирового полицейского. США усматривают вызов в действиях Китая и России, которая на краю оставшейся державы – в Иране, а также в Восточной Европе – является доминирующим силовым фактором.

Сегодня больше нет присущей холодной войне разделительной линии между социализмом и свободой. Рыночная экономика стала глобальной общественной системой, тем самым влияя на правила игры. Сильнее и глубже, чем когда бы то ни было, сплелись и пересеклись экономики многих стран: экономическая автаркия стала невозможной. Если раньше марксистский анализ утверждал, что капитал толкает государства на путь войны за новые рынки сбыта, то сегодня конфликты мешают инвестиционным и маркетинговым планам мировой промышленности, становятся фактором риска, указанным в бизнес-планах. На войне можно шикарно заработать – не так, как на мире. Глобализация становится движением за мир.

Германия и Европа еще не пришли к стабильной европейской внешней политике. И федеральный канцлер Ангела Меркель все еще пребывает в поиске. Ей удалось добиться мирового признания. Но где внешняя политика должна придерживаться принципов морали, а где – блюсти экономические интересы? Политические прения застревают на реформах Хартца вместо обсуждений внешней политики, которая несмотря ни на что определяет судьбу народов. При этом политика по принципу "голову в песок" еще никогда не была нужным рецептом.