В прокат выходит «Поп» Владимира Хотиненко – картина о Великой Отечественной войне, уже успевшая стать скандальной
В кадре повешенные партизаны, умирающие красноармейцы, замученные в концлагере дети. Причем худющие настолько, что стоит расспросить режиссера, где таких набрал, да и сообщить омбудсмену Астахову. Появление фильма с подобными образами в год 65-летия Победы неудивительно. Удивительно то, что положительными героями картины стали не солдаты и партизаны, а коллаборационисты и гитлеровцы. Ввиду этого «Поп» уже назван «предательством» и «апологией церковного власовства».
Чтобы ввязаться в интернет-грызню вокруг «Попа», смотреть сам фильм совершенно необязательно. Достаточно знать его исходные данные: снят Владимиром Хотиненко на базе кинокомпании РПЦ «Православная энциклопедия» с благословения почившего патриарха Алексия II под патронажем президента Дмитрия Медведева и премьера Владимира Путина и, наконец, при поддержке Первого канала, Газпрома и Федерального космического агентства. Таким образом, у атеистов, православных, «несогласных», членов партии «Единая Россия» и личных друзей Кости Эрнста свои пять копеек найдутся в любом случае.
Важно, однако, подчеркнуть, что ключевой фигурой в этой грызне является не патриарх и не президент, а режиссер Хотиненко – лучшей кандидатуры для реализации проекта с таким набором патронов и представить себе нельзя. На заре перестройки он снимал фильмы про добрых красноармейцев и благость раскулачивания («В стреляющей глуши»), в 90-х проповедовал толерантность («Мусульманин»), в нулевых экранизировал книги Лужкова («Вечерний звон»), якшался с имперцами («Гибель империи») и, наконец, на пике «стабильности» слабал убыточный угарно-патриотический треш «1612», коим, не без помощи продюсера Никиты Михалкова, показал злобное нутро смуты и подколол геополитическую занозу РФ – Польшу.
Словом, Хотиненко всегда находился у какого-нибудь кормила, ввиду чего стал априори своим и был допущен до «Попа» − истории о священниках Псковской православной миссии, сотрудничавших с нацистами на оккупированных территориях СССР. С его стороны это было все равно что принять приглашение на танго по минному полю – православие, конечно, важная часть государственной идеологии, однако 65-летие Победы, которое тоже часть и не менее важная, еще никто не отменял. Но разве такому составу попечителей откажешь?
Как бы там ни было, как говаривают в Газпроме, «мечты сбываются»: невозможная ввиду разновекторности задача все-таки была выполнена, и на Пасху «Поп» выходит в прокат, причем премьера состоится в Храме Христа Спасителя.
В центре сюжета – отец Александр, созерцающий поначалу муху, которая, в свою очередь, созерцает отца Александра своим фасеточным зрением и думает что-то своим мушиным умишком. Взаимодействие между попом и насекомым как бы иллюстрирует мирную и скучную жизнь латышского хутора, прерванную 22 июня 1941-го выступлением Молотова по радио.
До конца картины та муха не доживет, как и многие другие персонажи, однако в чем-чем, а в спекуляциях на кровище Хотиненко на сей раз обвинить не удастся. Нацисты входят в деревни буднично, как почтальоны, красноармейцев в кадре нет вообще, о миллионах трупов с обеих сторон мы знаем по умолчанию, в их сторону режиссер камеру не разворачивает, предпочитая фокусироваться на отце Александре.
Последний, рефлексируя на тему «не предаю ли я Отечество?», все-таки подписывается на идеологический прожект Рейха и едет в глухую Псковщину, где восстанавливает храм, исповедует партизан, гоняет чаи с матушкой и гитлеровским эмиссаром Фрайгаузеном, подкармливает узников концлагеря, перечит немцам и всеми силами пытается остаться в дихотомии «свои» − «не свои», где страна, народ и вера именно «свои», а нацисты и безбожные Советы – отнюдь.
Для российского кино о войне это в известной степени смело. Одно дело соседи, друзья и дети бывших нацистов – лукавые европейцы, уже не раз намекавшие, что считать монстрами всех, кто приложил руку к людоедской системе, некорректно, что есть «обстоятельства», что даже в охранке иногда люди работали, что в сопротивлении было немало своих подонков (лучше всего это получилось у Верховена в «Черной книге»). Совсем другое – русские, вкупе с братскими народами положившие на алтарь Победы 27 миллионов человек: российское военное кино твердо следует в фарватере кино советского, опираясь на противопоставление «свои – чужие» (что равноценно «плохие – хорошие»), и твердо осуждает коллаборационизм. Как следствие такого явления, как «мирное население оккупированных нацистами территорий», в наших фильмах долгое время не существовало в принципе: в кадре либо сражающиеся партизаны, либо сразу трупы, истерзанные, разумеется, нацистами.
Впрочем, «смелым новатором» Хотиненко кажется только на первый взгляд. Будучи матерым труффальдино, режиссер умудрился услужить обоим культам – православию и Победе, предусмотрительно обложив ваткой все острые углы. В этом смысле наблюдать за тем, как расставлены акценты, крайне интересно. Так, партизаны, резавшие в свое время и священников из Псковской миссии тоже, у Хотиненко мутные, но далеко не отрицательные. Противостоящие им полицаи – жалкие и злодейские. Красноармейцев, как было сказано выше, в кадр – от греха подальше – не пустили вообще, а вот немец разный попадается – может ребенка и пристрелить, и сфотографировать, и на качельках покачать.
Мирное население также неоднородно. Латыши вышли жирными, лоснящимися, хлебосольными к нацистам, коих встречают букетами. Русские получились идеологически незрелыми: комсомольцы чересчур хамят, танкисты просят благословения, миряне лезут в озеро за церковным колоколом, который, скорее всего, сами туда и сбросили, когда власть менялась. Что до героев сугубо положительных, к их числу, помимо отца Александра с семейством, можно отнести полковника Вермахта Ивана Федоровича Фрайгаузена – православного патриота, человека веры, чести и совести, которого Рейх и направил на Псковщину возрождать церковную жизнь с целью умиротворения паствы (или «неполноценных славян» – это по желанию).
На Фрайгаузене, кстати, хотиненковская игра в компромиссы иллюстрируется лучше всего. В основу фильма легли документальные материалы, и прототипом гитлеровского эмиссара стал германский офицер Штрик-Штрикфельдт. Помимо прочего, Штрик-Штрикфельдт был также близким другом и соратником генерала Власова, но об этом в картине ни слова: незачем, типа, такого хорошего человека дружбой с главным жупелом поганить. При этом самому балтийскому немцу Штрику, в отличие от Власова, предательства (как и участия в красном терроре) не предъявишь: в Первую мировую он воевал за русских, в гражданскую − за белых, Советам отродясь не присягал, зато помогал советским голодающим как посол международных гуманитарных организаций. Фрайгаузеном же в фильме стал, судя по всему, потому, что будь русский православный патриот не Иваном Федоровичем, а совсем даже Вильфридом Карловичем, зритель мог такового попросту не переварить.
Самое забавное, что, пытаясь угодить всем идеологиям и всем заказчикам, создатели фильма брали по кусочку от каждой исторической линии, чем погрешили, собственно, против исторической правды. К примеру, то, что немецкие спецслужбы учредили православную Миссию, дабы использовать церковь в пропаганде и шпионской деятельности, − это не факт, а шаблон советских историографов (на деле инициатива о возрождении церкви шла не из Берлина, она шла снизу: в Прибалтику, где священники еще уцелели, шли прошения былых прихожан, чем и решил воспользоваться Рейх). Обратно – регулярные попытки батюшек протестовать против казней партизан и отказ от поминания нацистов на проповедях добрым словом относятся к разряду церковных легенд: ничего подобного на оккупированных территориях не было и быть не могло – выполнять договоренности с Рейхом священники Миссии были обязаны.
Таким вот макаром – «между струйками, между струйками» − Хотиненко и строит свой фильм. Его поп, с одной стороны, патриот, болеет за «наших», полицаев отпевать отказывается. С другой, режиссер громко рифмует советскую власть с оккупационным режимом (так, за портретом Сталина, украсившим вход в храм, при восстановлении обнаруживается изображение Христа) и регулярно озвучивает ласкающий ухо РПЦ тезис, что русский равно православный (как верно и обратное). По фильму и Фрайгаузен вполне себе русский, и усыновленная попом еврейская девчушка Ева – единственная уцелевшая из большой иудейской семьи, и уцелевшая потому только, что приняла крещение (это уже чтоб и тупые сию нехитрую мысль усвоили).
Сей тотальный дуализм отразился и на актерских работах, причем, как ни странно, совершенно замечательным образом. Отца Александра играет давний фаворит Хотиненко – Сергей Маковецкий. Характерный актер с мощной отрицательной харизмой, которому лощеные атеисты (Кондрашов в «Чуде») и те предатели, что также и негодяи (Швабрин в «Русском бунте») явно ближе, сделал своего насквозь положительного попа чересчур суетливым и раздражающе «окающим» (хуже только вечное «да-с» от наших кинодворян). Несмотря на это, ближе к титрам созданный им образ убеждает абсолютно и кажется на редкость цельным. Явление самого Маковецкого на пресс-показ в содомских очках и шарфике закрепило понимание, что его работа в «Попе» − то самое актерство высшей пробы, профессиональное мастерство, за которое в свое время хоронили за оградой.
Что до Нины Усатовой, воплотившей матушку Алевтину, большую часть фильма она находится на заднем плане, играя в полруки, и не попадью даже, а саму себя – Нину Усатову. Но в те редкие сцены, где действие держится исключительно на ней, Усатова дает такую народную артистку РФ, что именно они и становятся самыми запоминающимися, несмотря на очевидную их надуманность.
Но актерам – актерское, компромиссы – компромиссами, а Хотиненко свое еще получит. Получит от сталинистов и советских патриотов – за Фрайгаузена, космополитизм и наглое допущение, что не все коллаборанты – сволочи. Получит от больных православием головного мозга – за симпатии если не к Союзу, то к советским гражданам, за рефлексии, замалчивание Власова и недостаточное миссионерское усердие. Получит от освободительной интеллигенции – за РПЦ, Медведева, Путина, Газпром и за то, что он – Хотиненко. Однако, честно говоря, находиться в такой компании не слишком уютно, посему есть желание напрячься и похвалить картину хоть за что-то. Благо есть за что и помимо актерских работ.
Нет, как фильм, как самостоятельное произведение кинематографического искусства «Поп» объективно не удался. Это рыхлая, бессвязная, во многом искусственная и наигранная лента со слабым сценарием и откровенно бесстыдным монтажом (все это в полной мере относится и к концовке – тошнотворно сусальной даже по меркам церковного кино). На протяжении всех актов режиссер усердно развешивает по стенам ружья (диалоги, намеки, фотографии), которые так и не выстрелят, не всплывут, не обнаружатся. В итоге лента превратилась в сборник эпизодов из жизни отца Александра, она не имеет цельности, как если бы вам предъявили пазл, добрая треть деталей которого отсутствует (впрочем, они, возможно, были откинуты именно на монтаже, и «Поп» еще может стать сносным телесериалом, как это с продукцией Первого канала бывает нередко).
Однако то, что мозаика в целом буквально распадается на куски, отнюдь не отменяет ценности отдельных кусков. А отдельные куски, фрагменты, сцены, образы, мысли и метафоры Хотиненко удались. Вот немецкие овчарки щерятся на крестный ход − в оккупацию пришла весна. Вот военнопленные тянут руки за едой сквозь колючую проволоку, вот дерутся за брюкву, брошенную им холеным офицером − не всем быть генералом Карбышевым, но то не их вина, а подвиг Карбышева. Вот река уносит белую пену – молоко: раненый красноармеец доит убитую солдатами из шалости корову − стремление выжить и отвращает, и мотивирует одновременно. Вот гитлеровцы стреляют в девушку, отказавшуюся удовлетворить их любопытство цивилизаторов – «носят ли русские бабы трусы». Вот её жених добивает улыбчивого фрица, который хочет жить и тычет пальцем в фотографию другой девушки – своей, к коей мечтал вернуться. Все мы люди независимо от стороны на фронте, но человеком остаться сложно, как бы констатирует режиссер.
Мысли, в общем, банальные, но, по крайней мере, отстоят от деления на черное и белое: мир «Попа» расцвечен разными красками. Однако главное его достоинство отнюдь не в этом, а в том, что рыхлость, неоднозначность, противоречивость картины удивительным образом соответствуют той идеологической каше, что варится в голове среднего россиянина. На «национальное самосознание» налипли и гордость империей («балы, красавицы, лакеи, юнкера… и хруст французской булки»), и симпатизант декабристов Пушкин («Товарищ, верь, взойдет она»…), и реакция Достоевского, и пыл Маяковского, и «Сталин – кровавый тиран», и «Сталин – эффективный менеджер», и «православие, самодержавие, народность», и «свобода, равенство, братство», и интернационализм, и антисемитизм с кавказофобией, и ностальгия по Союзу, и радость от поездок в Анталию, и Алексий II, и Кашпировский, и Кобзон, и Оззи Осборн, и 1 Мая, и Рождество, и Кармелита, и три родных березки. Даже противостоящие стены, где, казалось бы, еще должно было сохраниться чистое вещество, давно наслоились друг на друга: на митингах коммунистов Ленин соседствует с хоругвями, а из недр РПЦ доносятся голоса о канонизации Сталина.
Словом, раз уж и крест имеется, и трусы на полу валяются, то дуализм, неровность, хаотичность фильма могут даже сойти за творческий прием. «Поп» таков, каков приход, и лучшей линией защиты для Хотиненко были бы последовательные заявления в духе «фильм противоречив и непоследователен, как противоречив и непоследователен народ, а снимали мы для народа». Типа ройтесь в этой каше, я туда много мыслей закопал. И действительно – могут найти, находят же питерские критики в некоторых фильмах Сокурова то, чего там сроду не было (включая и художественную ценность).
К чести Хотиненко, кое-какие мысли он в свой фильм действительно закопал. Одна из них расписана выше: пусть идеологическая каша доварится сама, тех же, кто хочет расставить акценты, утвердить «единственную правду» здесь и сейчас, гоните в шею, ибо это раздор, раздрай, насилие над личностью, песий дух и искушение антихристово.
Другой вопрос, что от одного утверждения – четкого и однозначного – Хотиненко не удержался и сам. Когда нквдешники в свой черед увозят отца Александра, спасенные попом из Саласпилса дети протягивают ручки особо мордатому чекисту венами вверх: возьми, дяденька, нашу кровь, как нацисты для своих солдат брали, только батюшку не трогай. Ребенка-то не обманешь: что сталинское НКВД, что СС – всё едино, различать людоедов по вкусовым предпочтениям, право, лишнее, раз суть у них одна.
Спорить с этим тезисом тоже лишнее, но если есть желание – пожалуйте в интернеты. Там уже обсуждают «Попа», и кто-то явно неправ.
В кадре повешенные партизаны, умирающие красноармейцы, замученные в концлагере дети. Причем худющие настолько, что стоит расспросить режиссера, где таких набрал, да и сообщить омбудсмену Астахову. Появление фильма с подобными образами в год 65-летия Победы неудивительно. Удивительно то, что положительными героями картины стали не солдаты и партизаны, а коллаборационисты и гитлеровцы. Ввиду этого «Поп» уже назван «предательством» и «апологией церковного власовства».
Чтобы ввязаться в интернет-грызню вокруг «Попа», смотреть сам фильм совершенно необязательно. Достаточно знать его исходные данные: снят Владимиром Хотиненко на базе кинокомпании РПЦ «Православная энциклопедия» с благословения почившего патриарха Алексия II под патронажем президента Дмитрия Медведева и премьера Владимира Путина и, наконец, при поддержке Первого канала, Газпрома и Федерального космического агентства. Таким образом, у атеистов, православных, «несогласных», членов партии «Единая Россия» и личных друзей Кости Эрнста свои пять копеек найдутся в любом случае.
Важно, однако, подчеркнуть, что ключевой фигурой в этой грызне является не патриарх и не президент, а режиссер Хотиненко – лучшей кандидатуры для реализации проекта с таким набором патронов и представить себе нельзя. На заре перестройки он снимал фильмы про добрых красноармейцев и благость раскулачивания («В стреляющей глуши»), в 90-х проповедовал толерантность («Мусульманин»), в нулевых экранизировал книги Лужкова («Вечерний звон»), якшался с имперцами («Гибель империи») и, наконец, на пике «стабильности» слабал убыточный угарно-патриотический треш «1612», коим, не без помощи продюсера Никиты Михалкова, показал злобное нутро смуты и подколол геополитическую занозу РФ – Польшу.
Словом, Хотиненко всегда находился у какого-нибудь кормила, ввиду чего стал априори своим и был допущен до «Попа» − истории о священниках Псковской православной миссии, сотрудничавших с нацистами на оккупированных территориях СССР. С его стороны это было все равно что принять приглашение на танго по минному полю – православие, конечно, важная часть государственной идеологии, однако 65-летие Победы, которое тоже часть и не менее важная, еще никто не отменял. Но разве такому составу попечителей откажешь?
Как бы там ни было, как говаривают в Газпроме, «мечты сбываются»: невозможная ввиду разновекторности задача все-таки была выполнена, и на Пасху «Поп» выходит в прокат, причем премьера состоится в Храме Христа Спасителя.
В центре сюжета – отец Александр, созерцающий поначалу муху, которая, в свою очередь, созерцает отца Александра своим фасеточным зрением и думает что-то своим мушиным умишком. Взаимодействие между попом и насекомым как бы иллюстрирует мирную и скучную жизнь латышского хутора, прерванную 22 июня 1941-го выступлением Молотова по радио.
До конца картины та муха не доживет, как и многие другие персонажи, однако в чем-чем, а в спекуляциях на кровище Хотиненко на сей раз обвинить не удастся. Нацисты входят в деревни буднично, как почтальоны, красноармейцев в кадре нет вообще, о миллионах трупов с обеих сторон мы знаем по умолчанию, в их сторону режиссер камеру не разворачивает, предпочитая фокусироваться на отце Александре.
Последний, рефлексируя на тему «не предаю ли я Отечество?», все-таки подписывается на идеологический прожект Рейха и едет в глухую Псковщину, где восстанавливает храм, исповедует партизан, гоняет чаи с матушкой и гитлеровским эмиссаром Фрайгаузеном, подкармливает узников концлагеря, перечит немцам и всеми силами пытается остаться в дихотомии «свои» − «не свои», где страна, народ и вера именно «свои», а нацисты и безбожные Советы – отнюдь.
Для российского кино о войне это в известной степени смело. Одно дело соседи, друзья и дети бывших нацистов – лукавые европейцы, уже не раз намекавшие, что считать монстрами всех, кто приложил руку к людоедской системе, некорректно, что есть «обстоятельства», что даже в охранке иногда люди работали, что в сопротивлении было немало своих подонков (лучше всего это получилось у Верховена в «Черной книге»). Совсем другое – русские, вкупе с братскими народами положившие на алтарь Победы 27 миллионов человек: российское военное кино твердо следует в фарватере кино советского, опираясь на противопоставление «свои – чужие» (что равноценно «плохие – хорошие»), и твердо осуждает коллаборационизм. Как следствие такого явления, как «мирное население оккупированных нацистами территорий», в наших фильмах долгое время не существовало в принципе: в кадре либо сражающиеся партизаны, либо сразу трупы, истерзанные, разумеется, нацистами.
Впрочем, «смелым новатором» Хотиненко кажется только на первый взгляд. Будучи матерым труффальдино, режиссер умудрился услужить обоим культам – православию и Победе, предусмотрительно обложив ваткой все острые углы. В этом смысле наблюдать за тем, как расставлены акценты, крайне интересно. Так, партизаны, резавшие в свое время и священников из Псковской миссии тоже, у Хотиненко мутные, но далеко не отрицательные. Противостоящие им полицаи – жалкие и злодейские. Красноармейцев, как было сказано выше, в кадр – от греха подальше – не пустили вообще, а вот немец разный попадается – может ребенка и пристрелить, и сфотографировать, и на качельках покачать.
Мирное население также неоднородно. Латыши вышли жирными, лоснящимися, хлебосольными к нацистам, коих встречают букетами. Русские получились идеологически незрелыми: комсомольцы чересчур хамят, танкисты просят благословения, миряне лезут в озеро за церковным колоколом, который, скорее всего, сами туда и сбросили, когда власть менялась. Что до героев сугубо положительных, к их числу, помимо отца Александра с семейством, можно отнести полковника Вермахта Ивана Федоровича Фрайгаузена – православного патриота, человека веры, чести и совести, которого Рейх и направил на Псковщину возрождать церковную жизнь с целью умиротворения паствы (или «неполноценных славян» – это по желанию).
На Фрайгаузене, кстати, хотиненковская игра в компромиссы иллюстрируется лучше всего. В основу фильма легли документальные материалы, и прототипом гитлеровского эмиссара стал германский офицер Штрик-Штрикфельдт. Помимо прочего, Штрик-Штрикфельдт был также близким другом и соратником генерала Власова, но об этом в картине ни слова: незачем, типа, такого хорошего человека дружбой с главным жупелом поганить. При этом самому балтийскому немцу Штрику, в отличие от Власова, предательства (как и участия в красном терроре) не предъявишь: в Первую мировую он воевал за русских, в гражданскую − за белых, Советам отродясь не присягал, зато помогал советским голодающим как посол международных гуманитарных организаций. Фрайгаузеном же в фильме стал, судя по всему, потому, что будь русский православный патриот не Иваном Федоровичем, а совсем даже Вильфридом Карловичем, зритель мог такового попросту не переварить.
Самое забавное, что, пытаясь угодить всем идеологиям и всем заказчикам, создатели фильма брали по кусочку от каждой исторической линии, чем погрешили, собственно, против исторической правды. К примеру, то, что немецкие спецслужбы учредили православную Миссию, дабы использовать церковь в пропаганде и шпионской деятельности, − это не факт, а шаблон советских историографов (на деле инициатива о возрождении церкви шла не из Берлина, она шла снизу: в Прибалтику, где священники еще уцелели, шли прошения былых прихожан, чем и решил воспользоваться Рейх). Обратно – регулярные попытки батюшек протестовать против казней партизан и отказ от поминания нацистов на проповедях добрым словом относятся к разряду церковных легенд: ничего подобного на оккупированных территориях не было и быть не могло – выполнять договоренности с Рейхом священники Миссии были обязаны.
Таким вот макаром – «между струйками, между струйками» − Хотиненко и строит свой фильм. Его поп, с одной стороны, патриот, болеет за «наших», полицаев отпевать отказывается. С другой, режиссер громко рифмует советскую власть с оккупационным режимом (так, за портретом Сталина, украсившим вход в храм, при восстановлении обнаруживается изображение Христа) и регулярно озвучивает ласкающий ухо РПЦ тезис, что русский равно православный (как верно и обратное). По фильму и Фрайгаузен вполне себе русский, и усыновленная попом еврейская девчушка Ева – единственная уцелевшая из большой иудейской семьи, и уцелевшая потому только, что приняла крещение (это уже чтоб и тупые сию нехитрую мысль усвоили).
Сей тотальный дуализм отразился и на актерских работах, причем, как ни странно, совершенно замечательным образом. Отца Александра играет давний фаворит Хотиненко – Сергей Маковецкий. Характерный актер с мощной отрицательной харизмой, которому лощеные атеисты (Кондрашов в «Чуде») и те предатели, что также и негодяи (Швабрин в «Русском бунте») явно ближе, сделал своего насквозь положительного попа чересчур суетливым и раздражающе «окающим» (хуже только вечное «да-с» от наших кинодворян). Несмотря на это, ближе к титрам созданный им образ убеждает абсолютно и кажется на редкость цельным. Явление самого Маковецкого на пресс-показ в содомских очках и шарфике закрепило понимание, что его работа в «Попе» − то самое актерство высшей пробы, профессиональное мастерство, за которое в свое время хоронили за оградой.
Что до Нины Усатовой, воплотившей матушку Алевтину, большую часть фильма она находится на заднем плане, играя в полруки, и не попадью даже, а саму себя – Нину Усатову. Но в те редкие сцены, где действие держится исключительно на ней, Усатова дает такую народную артистку РФ, что именно они и становятся самыми запоминающимися, несмотря на очевидную их надуманность.
Но актерам – актерское, компромиссы – компромиссами, а Хотиненко свое еще получит. Получит от сталинистов и советских патриотов – за Фрайгаузена, космополитизм и наглое допущение, что не все коллаборанты – сволочи. Получит от больных православием головного мозга – за симпатии если не к Союзу, то к советским гражданам, за рефлексии, замалчивание Власова и недостаточное миссионерское усердие. Получит от освободительной интеллигенции – за РПЦ, Медведева, Путина, Газпром и за то, что он – Хотиненко. Однако, честно говоря, находиться в такой компании не слишком уютно, посему есть желание напрячься и похвалить картину хоть за что-то. Благо есть за что и помимо актерских работ.
Нет, как фильм, как самостоятельное произведение кинематографического искусства «Поп» объективно не удался. Это рыхлая, бессвязная, во многом искусственная и наигранная лента со слабым сценарием и откровенно бесстыдным монтажом (все это в полной мере относится и к концовке – тошнотворно сусальной даже по меркам церковного кино). На протяжении всех актов режиссер усердно развешивает по стенам ружья (диалоги, намеки, фотографии), которые так и не выстрелят, не всплывут, не обнаружатся. В итоге лента превратилась в сборник эпизодов из жизни отца Александра, она не имеет цельности, как если бы вам предъявили пазл, добрая треть деталей которого отсутствует (впрочем, они, возможно, были откинуты именно на монтаже, и «Поп» еще может стать сносным телесериалом, как это с продукцией Первого канала бывает нередко).
Однако то, что мозаика в целом буквально распадается на куски, отнюдь не отменяет ценности отдельных кусков. А отдельные куски, фрагменты, сцены, образы, мысли и метафоры Хотиненко удались. Вот немецкие овчарки щерятся на крестный ход − в оккупацию пришла весна. Вот военнопленные тянут руки за едой сквозь колючую проволоку, вот дерутся за брюкву, брошенную им холеным офицером − не всем быть генералом Карбышевым, но то не их вина, а подвиг Карбышева. Вот река уносит белую пену – молоко: раненый красноармеец доит убитую солдатами из шалости корову − стремление выжить и отвращает, и мотивирует одновременно. Вот гитлеровцы стреляют в девушку, отказавшуюся удовлетворить их любопытство цивилизаторов – «носят ли русские бабы трусы». Вот её жених добивает улыбчивого фрица, который хочет жить и тычет пальцем в фотографию другой девушки – своей, к коей мечтал вернуться. Все мы люди независимо от стороны на фронте, но человеком остаться сложно, как бы констатирует режиссер.
Мысли, в общем, банальные, но, по крайней мере, отстоят от деления на черное и белое: мир «Попа» расцвечен разными красками. Однако главное его достоинство отнюдь не в этом, а в том, что рыхлость, неоднозначность, противоречивость картины удивительным образом соответствуют той идеологической каше, что варится в голове среднего россиянина. На «национальное самосознание» налипли и гордость империей («балы, красавицы, лакеи, юнкера… и хруст французской булки»), и симпатизант декабристов Пушкин («Товарищ, верь, взойдет она»…), и реакция Достоевского, и пыл Маяковского, и «Сталин – кровавый тиран», и «Сталин – эффективный менеджер», и «православие, самодержавие, народность», и «свобода, равенство, братство», и интернационализм, и антисемитизм с кавказофобией, и ностальгия по Союзу, и радость от поездок в Анталию, и Алексий II, и Кашпировский, и Кобзон, и Оззи Осборн, и 1 Мая, и Рождество, и Кармелита, и три родных березки. Даже противостоящие стены, где, казалось бы, еще должно было сохраниться чистое вещество, давно наслоились друг на друга: на митингах коммунистов Ленин соседствует с хоругвями, а из недр РПЦ доносятся голоса о канонизации Сталина.
Словом, раз уж и крест имеется, и трусы на полу валяются, то дуализм, неровность, хаотичность фильма могут даже сойти за творческий прием. «Поп» таков, каков приход, и лучшей линией защиты для Хотиненко были бы последовательные заявления в духе «фильм противоречив и непоследователен, как противоречив и непоследователен народ, а снимали мы для народа». Типа ройтесь в этой каше, я туда много мыслей закопал. И действительно – могут найти, находят же питерские критики в некоторых фильмах Сокурова то, чего там сроду не было (включая и художественную ценность).
К чести Хотиненко, кое-какие мысли он в свой фильм действительно закопал. Одна из них расписана выше: пусть идеологическая каша доварится сама, тех же, кто хочет расставить акценты, утвердить «единственную правду» здесь и сейчас, гоните в шею, ибо это раздор, раздрай, насилие над личностью, песий дух и искушение антихристово.
Другой вопрос, что от одного утверждения – четкого и однозначного – Хотиненко не удержался и сам. Когда нквдешники в свой черед увозят отца Александра, спасенные попом из Саласпилса дети протягивают ручки особо мордатому чекисту венами вверх: возьми, дяденька, нашу кровь, как нацисты для своих солдат брали, только батюшку не трогай. Ребенка-то не обманешь: что сталинское НКВД, что СС – всё едино, различать людоедов по вкусовым предпочтениям, право, лишнее, раз суть у них одна.
Спорить с этим тезисом тоже лишнее, но если есть желание – пожалуйте в интернеты. Там уже обсуждают «Попа», и кто-то явно неправ.
