В то, что самый сильный из ныне действующих русских режиссеров когда-нибудь выйдет из спячки, в которую впал пару фильмов назад, скорее хотелось верить, чем действительно верилось. О «Жмурках» и «Мне не больно» что-то доброе можно было сказать лишь в силу нежного отношения к автору, в «Грузе» же Алексей Октябринович Балабанов снова поднимается в полный рост. Если совсем точно, он делает как Клинт Иствуд в «Непрощенном» — выходит, пошатываясь, в седло влезает с третьей попытки, первой парой выстрелов бьет не совсем туда, куда собирался, но потом фокусируется, и тут уж — кто не спрятался, сам виноват.
«Груз 200» на сегодня лучший фильм Балабанова. Он подминает под себя даже самого устойчивого и здравого зрителя, притом во многом именно потому, что Балабанов поначалу запинается и мычит. Первые пять минут думаешь, что Алексей Октябринович окончательно выдохся, вторые пятнадцать — что он, кажется, снял недурную черную комедию, а когда понимаешь, что на самом деле происходит, уже поздно включать защиту. Как герои вестерна, фильмов Такеси Китано (ну или своих собственных), Балабанов не тратит время на то, чтоб прицеливаться и вставать в позу: секунду назад ты снисходительно улыбался, секунду спустя — уже убит.
«Груз 200», мягко говоря, страшен, как смерть. Предыдущая русская картина, транслировавшая похожего рода монотонный примитивный ужас в такой концентрации, — 15-летней давности «Чекист» Александра Рогожкина. Коллега (у которого, к слову, любимый фильм — «Техасская резня бензопилой») на середине просмотра начал хватать ртом воздух и шептать: «Его же посадят». Посадят, не посадят, но вопросы задавать точно будут. Как «Брат» и «Про уродов и людей» — предыдущие серьезные высказывания Балабанова на тему русского характера, — «Груз 200» вызовет бесконечное число претензий морального толка, и трактовать его тоже можно до посинения. Самая очевидная цепочка — что Балабанов выводит советскую власть в виде маньяка, далее — что он ставит знак равенства между 1984-м и сегодняшним днем, тем самым в одиночку выходя против главенствующей сейчас в России идеологии позитивизма и радостного примирения с мертвым советским прошлым. Он идет и дальше — туда, где политическая аллегория заканчивается и начинается чистая бесовщина, обитель зла, территория, куда нормальные люди не ходят и куда Балабанов вступает со спокойствием человека, которому совсем нечего терять.
Самая очевидная претензия к «Грузу» — отсутствие в нем хоть какого-то, пусть самого минимального, пусть крохотного просвета. И правда: финал, где упомянутый преподаватель научного атеизма (которого вся происходящая в фильме история зацепила лишь самым краем) приходит в церковь покреститься, выглядит чудовищной издевкой. Но Балабанов (что хорошо видно на примере «Мне не больно») не утешитель и не мать Тереза. У него другая работа: он Ван Хельсинг — или, если угодно, отец Каррас из «Экзорциста». Его фильм — как осиновый кол, возможно, грубоватое, но, как показывает исторический опыт, единственное по-настоящему эффективное средство для примирения с прошлым, когда это прошлое — мертвец, упорно настаивающий на том, что он жив.
