История, прочитанная глазами закона, никогда не является успешным делом, а криминально-юридический сравнительный анализ исторических процессов - еще менее. В дни, когда Европейский союз обсуждал, а затем отклонял уравнивание жертв Холокоста с жертвами сталинских репрессий и, следовательно, нацизм с коммунизмом, я пошел и перечитал книгу, которая называется «Коба Грозный», вышедшую в издательстве Einaudi и написанную Мартином Эмисом несколько лет тому назад.

Я не верю в криминализацию политики, с презрением отношусь к психоаналитическому подходу, облеченному в форму исторических эссе, и так же как меня никогда не убеждал психиатрический анализ национал-социализма, меня оставляет равнодушным анализ ленинизма и сталинизма, проведенный на основе подобных критериев. Но эта книга настолько необычна, что заставляет поменять точку зрения. Эмис — не историк, он английский писатель, сын Кингсли Эмиса, который был ярым коммунистом в тридцатые-сороковые годы, а в два последующих десятилетия горячим антикоммунистом. Его коммунизм был типично англосаксонским интеллектуальным явлением, а антикоммунизм, основанным на опыте и практике. Рожденный в 1949 году, Мартин Эмис в каком-то смысле получил прививку от повторения родительского опыта, но его юность совпала с новым, хотя и эфемерным, расцветом марксизма, что выразилось в анархических протестах и в движении за освобождение стран третьего мира. Все это делает его надежным свидетелем этой эпохи и того влияния, которое оказывала эта доктрина в те годы.

Что же нового было сказано о Кобе Грозном, чтобы стоило возвращаться к этой теме читателям газеты, которой, конечно, не нужно было ждать падения Берлинской стены, чтобы дать оценку этой негативной утопии XX века? Эмис выделил основной момент, который позволяет объяснить почти шестидесятилетний успех и заманчивость коммунизма для людей в России и за ее пределами: эксперимент, поставленный над страной, которой не жалко пожертвовать, интеллектуальным авангардом, сектой профессиональных революционеров, противопоставивших себя всему обществу. Когда, чтобы оправдать «моральное» превосходство коммунизма над национал-социализмом, говорят, что в отличие от последнего при коммунизме не было систематического расового уничтожения, не преследовалась какой-то определенный этнос, забывают добавить, что случилось кое-что похуже, а именно, насильственное уничтожение всего того, что не совпадало с господствующей идеологией. Коммунизм в России не уничтожал евреев, только за то, что они евреи, он уничтожил всю Россию: интеллигенцию, то есть профессионалов, инженеров, профессоров, предпринимателей, землевладельцев, крестьян, коммерсантов, всех тех, кто независимо от их социальной принадлежности оказывался или мог рассматриваться враждебным или равнодушным к новому курсу. Это было уничтожение, основанное на насилии, доносах, обмане, ставшее возможным, потому что абсолютно отсутствовали жалость и сострадание. Не имело смысла взывать к семейным, дружеским или сословным связям, к обычаям, существовало только тотальное подчинение идеологической системе и власти, стремившейся построить коммунистическое общество на всей земле. В ответ на обычный избитый тезис, что цель оправдывает средства, или что были хорошие намерения, испорченные негодными способами их достижения, Эмис прозорливо замечает: «Совершенно непонятно, как идея достижения рая через ад могла пережить хотя бы один момент здравого размышления. Попробуем представить, что «рай», обещанный Троцким, вдруг расцвел бы на куче развалин, оставленных гражданской войной к 1921 году. Зная, что ради его создания погибли миллионы людей, кто захотел бы в нем жить? Рай за такую цену не может быть раем. Говорят, что средства определяют цели, но в Советском Союзе средства оказались единственной вещью, которой удалось достичь. Есть противоречие внутри противоречия: активист-утопист, стремящийся к совершенству, уже в начале своего пути испытывает ярость и злобу против несовершенства человеческой природы. Надежда Мандельштам говорит о «сатанинской» наглости большевиков, их адской неуверенности и враждебности, адском отчаянии».

Это объясняет также и другой элемент, характеризующий марксистско-ленинский тоталитаризм. Фашизм и национал-социализм были безжалостны по отношению к своим противникам, но их жестокость выражалась в физическом уничтожении. У большевиков всегда и в любом случае физическому уничтожению предшествовало психологическое. Они не удовлетворялись только поверженным телом, им была нужна душа. «Покаяния», «процессы» были нацелены именно на это, на признание ошибок, на искупление и на подтверждение справедливости дела большевиков: я не только признаю свою вину, но я испытываю отвращение к самому себе, я требую для себя кары за свою вину...
Конструкция такой системы может сохраняться, только если жестокость абсолютна, и все уверены в ее неминуемости. Именно эта милитаризация общественной жизни, это превращение всех членов общества в борцов и хранителей правого дела, а, следовательно, в шпионов, доносчиков, предателей вся и всех позволяли годами сохраняться режиму. Как только этот климат смягчился, как только ослабло нечеловеческое напряжение, которое не может выдерживаться больше, чем на протяжении одного поколения, так наступил кризис, и начался распад самого режима. Как писал Солженицын, в основе долгого существования режима лежит «его нечеловеческая сила, непредставимая на Западе». Историк Роберт Конквест объяснял, «что в реальную деятельность Сталина часто не верили именно потому, что в такую жестокость невозможно было поверить. Его стиль основывался на таких действиях, которые прежде считались морально и физически немыслимыми».

Книга Эмиса рассказывает именно об искусственной попытке создания бесчеловечного «нового человека», лишенного элементов общепринятого цивилизованного существования, запрограммированной машины для тоталитарного государства, подчиненной во всем служению идее, о военизированном равноправном обществе, превратившимся в гиганское мрачное кладбище.

Невероятность эксперимента позволяет объяснить, но не извинить его одобрение на Западе. 7 декабря 1935 года на страницах «Правды» был опубликован закон, позволяющй применять к подросткам, достигшим двенадцатилетнего возраста, все меры пресечения преступной деятельности вплоть до смертной казни. Эмис считает, что у этого закона были две цели: «Одна — социальная, ускорить процесс уничтожения множества одичавших сирот и бродяг, созданных режимом. Вторая цель была политической: оказать варварское давление на старых оппозиционеров, Каменева и Зиновьева, у которых сыновья были примерно этого возраста. Очень скоро эти деятели пали, а вместе с ними и их семьи. Закон 7 апреля 1935 года был квинтэссенцией развитого социализма. Вы только постарайтесь представить себе этот сталинский удар боксерской перчаткой вам в лицо». Ну что ж, коммунистическася партия Франции, вынужденная комментировать этот закон, посчитала его справедливым. Действительно, при социализме, дети росли гораздо быстрее... Этот невольный тонкий юмор вызывает смех: но за этим смехом стоят «двадцать миллионов поибших», как напоминает подзаголовок книги «Коба Грозный». Можно ли сравнить нацизм с коммунизмом, предоставим это решать Евросоюзу.