В прокат выходит самый дорогостоящий фильм в истории новой России – «Утомленные солнцем – 2: Предстояние» Никиты Михалкова
Данную картину, разбитую впоследствии на две части, снимали долгие восемь лет, задействовав в ней почти всех знаковых актеров российского кино. Продукт, получившийся в итоге, предсказуемо будет охаян одними и возвеличен другими, но такого кино о Великой Отечественной войне мы - прав прокатчик - еще не видели. Потерял ли Михалков последний стыд или смело пошел на давно назревшее перефразирование трагических событий, однозначно сказать нельзя. Ибо верны обе версии.
Американцам мы бы такого нипочем не простили. Михалкову простим. Куда ж мы денемся.
На баржу под красным крестом, что перевозила пионеров и раненых, с воздуха решил покакать немецкий летчик-ас. Разглядев по левому борту ass аса, один из раненых мстит за поругательство сигнальной ракетой. Штурмовик мстит в ответ, снеся колесом голову капитана баржи, чем нарушает Женевскую конвенцию. Для нацистов таковая конвенция – вопрос болезненный, а посему принимается решение уничтожить баржу окончательно. Она будет тонуть красиво и долго, пионеры будут распадаться на кровавую кашу, и лишь дочь Михалкова-Котова Надя спасется: безногий священник в исполнении Сергея Гармаша поможет ей зацепиться за рогатую морскую мину.
На этой мине, в глухом тумане Гармаш её и покрестит, там же – на мине – они помолятся, после чего батюшка, обильно кровоточа обрубками, совершит запретное для православных самоубийство, а Надя поплывет себе на мине дальше. И доплывет, несмотря на то, что кораблик с грузом из бюстиков Сталина откажется взять её на борт. Доплывет через «не могу», сама, но с божьей помощью, и будет долго благодарить мину, потирая металлический её бок, будет прощаться и желать ей, мине, удачи.
Мине действительно повезет. Напоследок она подорвет кораблик с грузом из бюстиков Сталина, и большой белый гипсовый Коба красиво впечатается в песок в метре от отдыхающей Нади. Потому что Господь всё видит. Вот оно чё, Сергеич.
О том, что у заслуженного семейства особые, близкие отношения с Богом, мы догадывались. Не возникало и вопросов − с каким именно Богом, тем не менее Михалков пояснил дополнительно: намаз в окопе не спас мусульман от немецких танков, тогда как паникадило в православном храме уберегло голову недавнего комдива Котова от прямого попадания немецкой авиабомбы. Возможно, тот факт, что главные персонажи, убитые режиссером в первой части, благополучно ожили во второй, также не обошелся без божественного вмешательства.
Но есть и мнение, что Господь тут ни при чем, а чекист Митяй в исполнении Олега Меньшикова отнюдь не Лазарь. В конце концов, поклонникам аниме известно, что смерть – это как минимум пуля в голову, а вскрытые в ванной вены всегда можно переиграть. «Утомленные солнцем – 2» − это и есть в некотором смысле аниме. Комикс. Сборник неизбывных лулзов о «великой войне», рассказанных с солдатскими понятиями о такте.
И заметьте – никто не говорит, что это плохо. По большому счету претензия к ленте только одна, но принципиальная: чек не соответствует товару.
Снятой Михалковым картине авторские характеристики («эпопея», «великое кино о великой войне», «благодарность ветеранам», «фильм, который покажет нашей молодёжи настоящую историю ВОВ») идут не больше, чем осциллографу – стрелка. Но сколь не соответствует фильм заявленным целям, столько же и подходит для цели не заявленной, но очевидной – реванша в Каннах.
В 1994 году первые «Утомленные» сенсационно уступили пальмовую ветку «Криминальному чтиву», и Никита Сергеевич обиделся, как умел, то есть обиделся громогласно. «Утомленные-2» уже включили в программу грядущих Канн, а фамилию «Тарантино» при их просмотре не вспомнил, наверное, только тот, кто вообще об этом вечном подростке с кинокамерой ни разу не слышал – та же нелинейная структура, то же смакование насилия, те же шуточки на грани фола. Как Квентин Анатольевич ловил в «Бесславных ублюдках» своего Гитлера с хвостом, так и Никита Сергеевич чудачит на тему Второй мировой, весело и нагло фальсифицирует историю, скатывается в настолько ядреный постмодернизм, что какающий из штурмовика немец – это еще так, семечки. Черного от ожогов танкиста Дормидонта, что просит Надю на смертном одре сиськи показать, не изволите? Руки металлической, как у Терминатора, с острыми, как у Крюгера, ногтями-пальцами, не желаете? Их есть у него.
Впрочем, обладатель металлической клешни (Михалков то есть) одним Тарантино не ограничился. В жирных, подчас фрейдистских метафорах фильма видна манера признанных фестивальных мэтров Европы − от Альмадовара до Пазолини. В фиксации на второстепенных вроде бы подробностях угадывается Спилберг (там, где у него девочка в красном платье, у Михалкова девочка в цыганских обносках или же ключи от квартиры в Минске, что вертит на пальце пока еще живой боец). Наконец, в будничных диалогах идущих под танки мальчишек проступает сам Н.С. времен «Сибирского цирюльника», точнее, лучшее из того, что в нем тогда было.
Всё это вызывающе дисгармонирует с маркетинговой позицией, что, мол, фильм покажет правду о войне и напомнит миру, что её русские выиграли. Если чего в нем и нет, так это сколь-либо внятного объяснения того, почему в итоге брали Берлин, а не Москву. По Михалкову война – сплошной бардак, который утрируется и нарочито усиливается клюквой: солдаты по дурости взрывают мост со своими же, штрафбат из уголовников усиливается элитной ротой кремлевских курсантов, офицер СМЕРШа не допрашивает коллаборанта, а пишет признательную от имени Пушкина Александра Сергеевича, покусившегося на жизнь Дантеса-Геккерна.
Другой вопрос, что бардак прослеживается по обе стороны фронта, и если не ясно, почему мы войну выиграли, то понятно хотя бы, почему немцы её проиграли. Потому что бомбили лагеря, обстреливали колонны эвакуации, гадили на головы пионерам, возвращались с полдороги, дабы покарать, жестоко покарать деревню, где лопатой забили фрица-насильника. Короче говоря, шалили, баловались, гнули пальцы, свирепствовали, занимались чем угодно, но не стратегией, не тактикой и не отыгрыванием стратегических позиций в театре военных действий. Как эти орды дебилов вообще дошли до Волги, сия тайна велика есть.
Словом, «Утомленные-2» − это такие шахматы «Водяной крысы» Хаттера, которые пытаются продать на две стороны – белым для интеллектуальных забав и краснокожим для камлания на тотемных животных. Кто в этой развилке краснокожие гуроны – российские зрители или европейская киноэлита, из вежливости уточнять не будем, но подчеркнем, что даже само позиционирование картины через оскароносную первую часть не более чем спекуляция на бренде. Фильм имеет весьма условное отношение к оригинальным «Утомленным», сюжет в нем вообще третичен: по факту это сборник коротких, но дорогих новелл, трагических побасенок про времена жестокие и жуткие (описанная история с миной – классический пример таковой), где героизм советских солдат как явление отсутствует напрочь.
Заметила ли это та часть заказчиков, которых интересуют не столько международное признание «российского режиссера номер один» (тм), сколько культ Победы как таковой, не так уж и важно: хлопать, как завещал Папа, всё равно стоя будете. Обидно лишь, что Михалков в принципе решил строить свое кино на фабуле «Утомленных-1»: ограничься он серией короткометражек, откажись от убитых 15 лет назад персонажей, цены б ему не было. Просто потому, что персонажи эти либо натужно отыгрывают связующие звенья между новеллами (с типично оруэлловскими диалогами, навевающими, правда, не ужас, а скуку), либо являются наиболее фальшивым элементом оных.
Так, Надя Котова выглядит старше именно на 15 лет, а не на математические пять (первая часть – 1936-й, вторая – 1941-й год). С комдивом Котовым ситуация еще хуже: Михалков уже давно является сам себе культорологическим феноменом (наподобие Мэрилина Мэнсона), а барину, что носит золотую печатку с родовым гербом и бьет ногой по лицу распоясавшийся плебс, куда больше пойдет хлыст из сыромятной кожи носорога, нежели портянки и сосульки на ухоженных усах, что нависли от сидения в штрафных окопах. Сиречь из-за решения оживить Котова мировое кино, возможно, потеряло харизматичнейшего офицера СС, который, глядишь, и Кристофа Вальца уделал бы (в рамках того же возмездия Тарантино). Постмодернизм так постмодернизм, замахнулся – руби!
Но нет, «батяня» Никита Сергеевич (не Котов, а именно Никита Сергеевич) если кого и рубит, то фрицев - лопатой. Второй год он по собственному желанию воюет в штрафбате (в начале войны штрафбатов, к слову, не было) и, несмотря на человеческие кишки ошую и одесную, отлично себя чувствует (его, сталиниста, Господь хранит, мы помним). В то же самое время другие персонажи из других новелл доказывают нам мерзость чистогана и ничтожность материального, погибая в попытках уберечь то мешки с деньгами, то люстру венецианского стекла. Не поспоришь, но со статусом «самого дорогостоящего фильма новой России» данный пафос вяжется плохо.
Меж тем, если взглянуть на ленту как на музей диковин, оставив пошлую роскошь паркетно-колоннадного новодела и сугубо технические прибамбасы вроде кондиционеров в области «слепого пятна», грубо говоря, сфокусироваться на новеллах-экспонатах как таковых, всё описанное выше непотребство Михалкову можно смело простить. Вопреки собственным заявлениям, он сделал то, в чем наше кино по данной теме нуждалось давно и остро, а именно – десакрализировал ВОВ. В подобном ракурсе вся клюква, все анекдотцы именно что художественный прием, и решение каждого – принимать или не принимать такую подачу войны − зиждется лишь на готовности разделить-обругать ту или иную мысль автора (а равно его постмодернистское хулиганство в принципе).
Уже упомянутое выше и безумное по природе своей соседство кремлевских курсантов и недавних зэков в одном окопе можно трактовать и как «поклеп на советскую действительность», и как очередную метафору-крик о бездарности командования в первые месяцы 1941-го. В попытке юнца атаковать штыком броню немецкого танка иной увидит сорок раз воспетое «мужество защитника Родины», но куда больше она говорит о тотальном (в первую очередь, эмоциональном) хаосе бойни на «красной линии» фронта, который был сам по себе, но ни в советском кино, ни в школьных учебниках, ни на красивых картах со стрелочками не прослеживался.
Из тех курсантов Михалков, не пожалев и собственного сына, впоследствии нарисует картину мясом – столь жуткую и жалкую одновременно, что в главном патриоте российского кино можно с удивлением разглядеть убежденного пацифиста, через колено ломающего стереотипы и о Победе, и о самом себе.
Вообще, новелла про курсантов, усиленная гениальной игрой Евгения Миронова, – лучшее, что есть в картине, и даже навязчивое желание режиссера рассказывать явно неуместную в данном случае историю династии то ли Котовых, то ли Михалковых, её не слишком портит. Поразительно, но именно здесь сквозь циничный расчет и безвкусицу проступает Михалков-человек. Яриться можно до последнего, клеймя и родовые печати, и фамильные подряды, и папу-фронтовика, которому посвящен фильм, и коньюнктурщину, и много чего еще – вплоть до близкого знакомства с Путиным. Но неожиданно всплывает мысль, которая расставляет всё по местам и является окончательной индульгенцией: просто этот безусловно талантливый человек любит свою семью гораздо больше, чем Родину.
Имеющий сердце – не упрекнет.
Данную картину, разбитую впоследствии на две части, снимали долгие восемь лет, задействовав в ней почти всех знаковых актеров российского кино. Продукт, получившийся в итоге, предсказуемо будет охаян одними и возвеличен другими, но такого кино о Великой Отечественной войне мы - прав прокатчик - еще не видели. Потерял ли Михалков последний стыд или смело пошел на давно назревшее перефразирование трагических событий, однозначно сказать нельзя. Ибо верны обе версии.
Американцам мы бы такого нипочем не простили. Михалкову простим. Куда ж мы денемся.
На баржу под красным крестом, что перевозила пионеров и раненых, с воздуха решил покакать немецкий летчик-ас. Разглядев по левому борту ass аса, один из раненых мстит за поругательство сигнальной ракетой. Штурмовик мстит в ответ, снеся колесом голову капитана баржи, чем нарушает Женевскую конвенцию. Для нацистов таковая конвенция – вопрос болезненный, а посему принимается решение уничтожить баржу окончательно. Она будет тонуть красиво и долго, пионеры будут распадаться на кровавую кашу, и лишь дочь Михалкова-Котова Надя спасется: безногий священник в исполнении Сергея Гармаша поможет ей зацепиться за рогатую морскую мину.
На этой мине, в глухом тумане Гармаш её и покрестит, там же – на мине – они помолятся, после чего батюшка, обильно кровоточа обрубками, совершит запретное для православных самоубийство, а Надя поплывет себе на мине дальше. И доплывет, несмотря на то, что кораблик с грузом из бюстиков Сталина откажется взять её на борт. Доплывет через «не могу», сама, но с божьей помощью, и будет долго благодарить мину, потирая металлический её бок, будет прощаться и желать ей, мине, удачи.
Мине действительно повезет. Напоследок она подорвет кораблик с грузом из бюстиков Сталина, и большой белый гипсовый Коба красиво впечатается в песок в метре от отдыхающей Нади. Потому что Господь всё видит. Вот оно чё, Сергеич.
О том, что у заслуженного семейства особые, близкие отношения с Богом, мы догадывались. Не возникало и вопросов − с каким именно Богом, тем не менее Михалков пояснил дополнительно: намаз в окопе не спас мусульман от немецких танков, тогда как паникадило в православном храме уберегло голову недавнего комдива Котова от прямого попадания немецкой авиабомбы. Возможно, тот факт, что главные персонажи, убитые режиссером в первой части, благополучно ожили во второй, также не обошелся без божественного вмешательства.
Но есть и мнение, что Господь тут ни при чем, а чекист Митяй в исполнении Олега Меньшикова отнюдь не Лазарь. В конце концов, поклонникам аниме известно, что смерть – это как минимум пуля в голову, а вскрытые в ванной вены всегда можно переиграть. «Утомленные солнцем – 2» − это и есть в некотором смысле аниме. Комикс. Сборник неизбывных лулзов о «великой войне», рассказанных с солдатскими понятиями о такте.
И заметьте – никто не говорит, что это плохо. По большому счету претензия к ленте только одна, но принципиальная: чек не соответствует товару.
Снятой Михалковым картине авторские характеристики («эпопея», «великое кино о великой войне», «благодарность ветеранам», «фильм, который покажет нашей молодёжи настоящую историю ВОВ») идут не больше, чем осциллографу – стрелка. Но сколь не соответствует фильм заявленным целям, столько же и подходит для цели не заявленной, но очевидной – реванша в Каннах.
В 1994 году первые «Утомленные» сенсационно уступили пальмовую ветку «Криминальному чтиву», и Никита Сергеевич обиделся, как умел, то есть обиделся громогласно. «Утомленные-2» уже включили в программу грядущих Канн, а фамилию «Тарантино» при их просмотре не вспомнил, наверное, только тот, кто вообще об этом вечном подростке с кинокамерой ни разу не слышал – та же нелинейная структура, то же смакование насилия, те же шуточки на грани фола. Как Квентин Анатольевич ловил в «Бесславных ублюдках» своего Гитлера с хвостом, так и Никита Сергеевич чудачит на тему Второй мировой, весело и нагло фальсифицирует историю, скатывается в настолько ядреный постмодернизм, что какающий из штурмовика немец – это еще так, семечки. Черного от ожогов танкиста Дормидонта, что просит Надю на смертном одре сиськи показать, не изволите? Руки металлической, как у Терминатора, с острыми, как у Крюгера, ногтями-пальцами, не желаете? Их есть у него.
Впрочем, обладатель металлической клешни (Михалков то есть) одним Тарантино не ограничился. В жирных, подчас фрейдистских метафорах фильма видна манера признанных фестивальных мэтров Европы − от Альмадовара до Пазолини. В фиксации на второстепенных вроде бы подробностях угадывается Спилберг (там, где у него девочка в красном платье, у Михалкова девочка в цыганских обносках или же ключи от квартиры в Минске, что вертит на пальце пока еще живой боец). Наконец, в будничных диалогах идущих под танки мальчишек проступает сам Н.С. времен «Сибирского цирюльника», точнее, лучшее из того, что в нем тогда было.
Всё это вызывающе дисгармонирует с маркетинговой позицией, что, мол, фильм покажет правду о войне и напомнит миру, что её русские выиграли. Если чего в нем и нет, так это сколь-либо внятного объяснения того, почему в итоге брали Берлин, а не Москву. По Михалкову война – сплошной бардак, который утрируется и нарочито усиливается клюквой: солдаты по дурости взрывают мост со своими же, штрафбат из уголовников усиливается элитной ротой кремлевских курсантов, офицер СМЕРШа не допрашивает коллаборанта, а пишет признательную от имени Пушкина Александра Сергеевича, покусившегося на жизнь Дантеса-Геккерна.
Другой вопрос, что бардак прослеживается по обе стороны фронта, и если не ясно, почему мы войну выиграли, то понятно хотя бы, почему немцы её проиграли. Потому что бомбили лагеря, обстреливали колонны эвакуации, гадили на головы пионерам, возвращались с полдороги, дабы покарать, жестоко покарать деревню, где лопатой забили фрица-насильника. Короче говоря, шалили, баловались, гнули пальцы, свирепствовали, занимались чем угодно, но не стратегией, не тактикой и не отыгрыванием стратегических позиций в театре военных действий. Как эти орды дебилов вообще дошли до Волги, сия тайна велика есть.
Словом, «Утомленные-2» − это такие шахматы «Водяной крысы» Хаттера, которые пытаются продать на две стороны – белым для интеллектуальных забав и краснокожим для камлания на тотемных животных. Кто в этой развилке краснокожие гуроны – российские зрители или европейская киноэлита, из вежливости уточнять не будем, но подчеркнем, что даже само позиционирование картины через оскароносную первую часть не более чем спекуляция на бренде. Фильм имеет весьма условное отношение к оригинальным «Утомленным», сюжет в нем вообще третичен: по факту это сборник коротких, но дорогих новелл, трагических побасенок про времена жестокие и жуткие (описанная история с миной – классический пример таковой), где героизм советских солдат как явление отсутствует напрочь.
Заметила ли это та часть заказчиков, которых интересуют не столько международное признание «российского режиссера номер один» (тм), сколько культ Победы как таковой, не так уж и важно: хлопать, как завещал Папа, всё равно стоя будете. Обидно лишь, что Михалков в принципе решил строить свое кино на фабуле «Утомленных-1»: ограничься он серией короткометражек, откажись от убитых 15 лет назад персонажей, цены б ему не было. Просто потому, что персонажи эти либо натужно отыгрывают связующие звенья между новеллами (с типично оруэлловскими диалогами, навевающими, правда, не ужас, а скуку), либо являются наиболее фальшивым элементом оных.
Так, Надя Котова выглядит старше именно на 15 лет, а не на математические пять (первая часть – 1936-й, вторая – 1941-й год). С комдивом Котовым ситуация еще хуже: Михалков уже давно является сам себе культорологическим феноменом (наподобие Мэрилина Мэнсона), а барину, что носит золотую печатку с родовым гербом и бьет ногой по лицу распоясавшийся плебс, куда больше пойдет хлыст из сыромятной кожи носорога, нежели портянки и сосульки на ухоженных усах, что нависли от сидения в штрафных окопах. Сиречь из-за решения оживить Котова мировое кино, возможно, потеряло харизматичнейшего офицера СС, который, глядишь, и Кристофа Вальца уделал бы (в рамках того же возмездия Тарантино). Постмодернизм так постмодернизм, замахнулся – руби!
Но нет, «батяня» Никита Сергеевич (не Котов, а именно Никита Сергеевич) если кого и рубит, то фрицев - лопатой. Второй год он по собственному желанию воюет в штрафбате (в начале войны штрафбатов, к слову, не было) и, несмотря на человеческие кишки ошую и одесную, отлично себя чувствует (его, сталиниста, Господь хранит, мы помним). В то же самое время другие персонажи из других новелл доказывают нам мерзость чистогана и ничтожность материального, погибая в попытках уберечь то мешки с деньгами, то люстру венецианского стекла. Не поспоришь, но со статусом «самого дорогостоящего фильма новой России» данный пафос вяжется плохо.
Меж тем, если взглянуть на ленту как на музей диковин, оставив пошлую роскошь паркетно-колоннадного новодела и сугубо технические прибамбасы вроде кондиционеров в области «слепого пятна», грубо говоря, сфокусироваться на новеллах-экспонатах как таковых, всё описанное выше непотребство Михалкову можно смело простить. Вопреки собственным заявлениям, он сделал то, в чем наше кино по данной теме нуждалось давно и остро, а именно – десакрализировал ВОВ. В подобном ракурсе вся клюква, все анекдотцы именно что художественный прием, и решение каждого – принимать или не принимать такую подачу войны − зиждется лишь на готовности разделить-обругать ту или иную мысль автора (а равно его постмодернистское хулиганство в принципе).
Уже упомянутое выше и безумное по природе своей соседство кремлевских курсантов и недавних зэков в одном окопе можно трактовать и как «поклеп на советскую действительность», и как очередную метафору-крик о бездарности командования в первые месяцы 1941-го. В попытке юнца атаковать штыком броню немецкого танка иной увидит сорок раз воспетое «мужество защитника Родины», но куда больше она говорит о тотальном (в первую очередь, эмоциональном) хаосе бойни на «красной линии» фронта, который был сам по себе, но ни в советском кино, ни в школьных учебниках, ни на красивых картах со стрелочками не прослеживался.
Из тех курсантов Михалков, не пожалев и собственного сына, впоследствии нарисует картину мясом – столь жуткую и жалкую одновременно, что в главном патриоте российского кино можно с удивлением разглядеть убежденного пацифиста, через колено ломающего стереотипы и о Победе, и о самом себе.
Вообще, новелла про курсантов, усиленная гениальной игрой Евгения Миронова, – лучшее, что есть в картине, и даже навязчивое желание режиссера рассказывать явно неуместную в данном случае историю династии то ли Котовых, то ли Михалковых, её не слишком портит. Поразительно, но именно здесь сквозь циничный расчет и безвкусицу проступает Михалков-человек. Яриться можно до последнего, клеймя и родовые печати, и фамильные подряды, и папу-фронтовика, которому посвящен фильм, и коньюнктурщину, и много чего еще – вплоть до близкого знакомства с Путиным. Но неожиданно всплывает мысль, которая расставляет всё по местам и является окончательной индульгенцией: просто этот безусловно талантливый человек любит свою семью гораздо больше, чем Родину.
Имеющий сердце – не упрекнет.
